Разумеется, Галиной Андреевной тут же, по месту жительства, были приняты все меры, чтобы Ярцевы поняли, кто есть их разнузданная дочь и кто есть сын Льва Егорыча Голощекина. Родители Наташи пытались возражать, мальчик пионерского возраста с любопытством выглядывал из кухни, виновница вторжения Галины валялась на диване в истерике, а сын куда-то ретировался, что было очень хорошим признаком. Если бы он остался на стороне Наташи, то, возможно, Галина Андреевна потерпела бы фиаско. Но сын не вынес унижения и допустил унижение Наташи. Это ставило его в зависимость от Галины, чем она и не преминула воспользоваться. Когда он наконец появился дома, она очень искусно повела разговор в том смысле, что Наташа не стоит даже его воспоминаний, поскольку, если бы стоила, то он не исчез бы из ее квартиры и не оставил бы ее одну. А раз он испарился, значит, никаких серьезных отношений между ними нет и быть не может. На скулах сына ходили желваки, он пылал бордовым румянцем и молчал. Очень кстати тогда Льва Егорыча назначили начальником сталелитейного цеха, в августе они перебрались в новую квартиру, а в сентябре Давидик пошел в другую школу. Вроде бы как раз тогда и случились цветочные горшки и светильники, изготовленные им из джазовых «пластов». Конечно, пластинки жаль, но их стоило принести в жертву ради того, чтобы с поля зрения сына вовремя исчезла Наташа со спущенными трусами и хорошо развитой грудью.
Галина Андреевна улыбнулась своим воспоминаниям, похвалила себя за то, что и нынче вовремя приняла нужные меры, расправила подол своего платья из натурального крепдешина цвета хаки с золотистой ниткой и заказала в честь успешно завершенного очередного этапа мероприятия рюмашку яичного ликера. После ликера Голощекина позвонила по мобильнику Оксане и объяснила, в каком кафе ее ждет. Оксана попыталась перенести встречу на другой день или хотя бы на другое время, но Галина Андреевна была неумолима. Она пару раз строгим тоном повторила: «Это в твоих же интересах», и девушка сдалась.
В ожидании той, кого она действительно мечтала видеть в невестках, Галина от души напилась кофе, съела три заварных пирожных и даже позволила себе выкурить еще одну сигарету. Не пропадать же, в самом деле, добру.
Когда на улице показалась Оксана, Голощекина тяжело вздохнула. Ну и дурачок же их Давидик. Променять такую женщину на голопузую девчонку. Оксана, как всегда, была образцом элегантности. Темные волосы она гладко зачесала назад и сколола стильной заколкой. Строгий льняной костюм без всяких прибамбасов был украшен всего лишь одной ниткой бус из многогранных коричневых камней. Натуральная кожа сумочки на тонком длинном ремешке и босоножки с закрытыми носиками были под цвет заколки и многогранных камней.
Оксана грациозно уселась против Галины и вопрошающе посмотрела на нее такими же коричневыми, как бусы, глазами.
– В общем, или сейчас, или никогда! – решительно начала серьезный разговор Галина Андреевна Голощекина.
Лялька очнулась на Караванной улице у дома, где находилась квартира Давида и где она провела несколько самых счастливых дней в своей жизни. Нет! Туда нельзя! Там ее дожидается странный тип с маниакальным синдромом. А куда можно? Неужели мама была права, когда так странно встретила сообщение о ее свадьбе с Давидом? Неужели она знала… Ну конечно! Она знала. Она же работает с Галиной Андреевной уже сто лет. Маниакальный синдром не скроешь. Даже если и попытаться скрыть, то все равно ненароком как-нибудь и проговоришься. Почему же мама не сказала ей? Почему не предупредила? Наверно, тоже боялась неадекватных действий с его стороны. Интересно получается! А если бы он ее убил? Нет! Ужас какой! Что она такое несет! Даже если Давид и не в себе, то ей он не сделал бы ничего плохого. С ней он всегда был необыкновенно ласков… Он бы не убил… Лялька содрогнулась, словно на шарнирах развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла к метро с полуслепыми от набегающих слез глазами.
Лялька выскочила из метро и понеслась к своему дому. Ей очень хотелось уткнуться головой в колени матери и разрыдаться. Она мечтала о том, как Нина ее обнимет, пожалеет и скажет какие-нибудь глупые слова, вроде того, что все еще будет хорошо, но ее дома не оказалось. Девушка, к ужасу своему, вспомнила, что та собиралась на дачу к Тарасову. Неужели ей, Ляльке, придется переживать свое несчастье одной? Ей не выдержать! У нее разорвется сердце! Неужели мать, обнимаясь со своим любовником, не чувствует, какое горе свалилось на дочь?! Неужели ей этот Иннокентьевич важнее? Лялька прошла в кухню и увидела поникшие в синей вазе розы. Вот, даже цветы не выдержали, умерли… Может, и ей умереть? Зачем ей жизнь без Давида? Вот если бы он умер от болезни или погиб в какой-нибудь «горячей точке», и то было бы как-то лучше. А знать, что он по-прежнему живет рядом и завлекает в свои сети других дурочек, ну… ну… совершенно невмоготу… Лялька почувствовала, что задыхается. Может, она сейчас задохнется совсем и все-таки умрет? Вот было бы здорово! Она села на табуретку и стала ждать смерти, но та почему-то к ней не спешила. Наверно, слишком занята была в другом месте. Лялька непроизвольно дернула ногой, задела холодильник, и его дверца открылась. Девушка с опаской заглянула внутрь. А-а-а… Торт… Такие большие коробки не для их маленького холодильника. Они еще приносили шампанское. Может, напиться? Говорят, помогает. Она вытащила из овощного ящика холодную бутылку и принялась откручивать проволоку. Пробка самостоятельно выстрелила, когда Лялька раскрутила проволоку до конца. Шампанское взметнулось вверх фонтаном «Самсон» и окатило девушку с головы до ног. Она фыркнула, будто вынырнув из бассейна, и посмотрела на бутылку. Она была наполовину пустой, но Лялька не огорчилась. Ей как раз хватит.
Она пила прямо из толстого горлышка. Сначала было приятно, потому что шампанское холодило, потом стало слишком сладко, затем горько. Остатки Лялька допивала, морщась и едва сдерживая рвотные спазмы. Когда бутылка опустела, девушка чувствовала себя уже абсолютно пьяной. Наверно, сказалось то, что она почти весь день ничего не ела и получила сильный стресс от сообщения Галины Андреевны. Она нетвердой рукой поставила пустую бутылку мимо стола. Бутылка упала, но не разбилась. Лялька хихикнула и поддела ее носком не снятого уличного шлепанца. Шлепанец полетел в одну сторону, бутылка в другую. Она ударилась об угол мойки и все-таки рассыпалась на куски. Один маленький, но острый осколок впился Ляльке в ногу. Она ойкнула, выдернула его, порезав при этом два пальца правой руки. Пальцы она сунула в рот, а про ногу тут же забыла. Кровь, пульсирующими каплями потекла по щиколотке, скатываясь на пол. Девушка этого не видела, она, пошатываясь, брела в комнату. Постояв на пороге, она попыталась сфокусировать зрение на своем диванчике. Когда направление движения к нему было определено, Лялька опять хихикнула и хотела шагнуть в комнату, но поскользнулась на каплях собственной крови и упала на пол. Опять рассмеявшись, она чуть приподнялась и наконец увидела сочащуюся кровь. Про разбитую бутылку девушка уже не помнила, поэтому здорово удивилась тому, что увидела. Она попыталась рукой унять кровь, но та униматься не хотела. Лялька буркнула: «Ну и не надо», и, хватаясь за косяк двери и оставляя на нем кровавые следы, с трудом поднялась, бегом пробежала к дивану и упала на него, больно ударившись пораненной ногой о деревянный подлокотник. Сразу заснуть ей не удалось. Она долго еще плавала сознанием в каких-то молочных волнах и меняющих свои очертания цветных пятнах. Может быть, это и есть смерть? Она подумала об этом почти трезво и провалилась в тяжкий сон, который был похож на болезнь. Несколько раз сквозь мучительные видения она слышала трели телефонного звонка, отрывала тяжелую голову от подушки и опять роняла ее обратно, не в силах сделать ни одного движения в сторону телефона.
