Колготки расползались, и чем больше делались дыры на коленях, тем сильнее прижималась к Виктору Нина, тем нежней целовала его щеки, глаза, губы, тем глупее говорила ему слова. А поскольку глупость заразительна, очень скоро и бывший инженер Лактионов понес совершеннейшую чушь на предмет того, что очень рад своему сокращению, потому что, потеряв микроанализатор, он обрел ему замечательную замену в лице Нины. Они смеялись, целовались и были безумно счастливы до тех пор, пока не пришел Юра Морозов и все не испортил.
Нина с Виктором в унисон вздрогнули, когда над их головами в коридоре залился трелями звонок входной двери. Нина вскочила с пола, отряхнула юбку и уселась на табуретку в кухне, независимо закинув ногу на ногу, напрочь забыв об изодранных колготках. Виктор пригладил встрепанные Ниной волосы и открыл дверь. Юра с порога потребовал, чтобы бывший инженер Лактионов не расстраивался, потому что все кругом сволочи и даже хуже. Непечатное выражение мы опустим, потому что и сам Морозов очень огорчился, что оно у него вырвалось, когда увидел в кухне Нину. Он церемонно извинился перед ней, поставил на стол бутылку «Посольской» и сказал Виктору:
– Разорился вот… Ради тебя, Витек! Выпьем за дружбу?! Закусь – с тебя!
Лактионов опять тем же жестом потер переносицу, бросил быстрый взгляд на Нину и смущенно отказался:
– Юр! Давай… не сегодня…
Морозов проследил за его взглядом и разулыбался:
– Да ты что, Вить! Нинка же своя в доску! – Он обернулся к ней, увидел истерзанные колготки и ошалело добавил: – Н-ну ты, мать… как… извини, шалава привокзальная… Упала где, что ли?
– Упала, Юрка, упала, – подтвердила Нина. – Пришлось, видишь, к Виктору зайти… ну… чтобы зашить, значит…
– А-а-а… ну… так ты зашивай, а я пока могу в «Вегу» сбегать… за каким-нибудь «Монахом» тебе или… – Морозов остановился на полпути к двери, – …или ты, может, теперь только «Вдову Клико» пьешь, а Нинка?
– Не надо сегодня, Юра, ни «Вдовы», ни «Монаха», ни «Посольской» твоей! – попросила его Нина. – Давай как-нибудь в другой раз, а?
– Да ну вас, честное слово! – рассердился Морозов. – Развели тут реверансы и китайские церемонии! Давайте посидим втроем, как люди! Не чужие же! Столько лет вместе, как идиоты, отпахали на ниве науки, которая, как оказалось, и на нюх не нужна российскому капитализму со звериным лицом.
– Удивляюсь я тебе, Юрка, – покачала головой Нина. – Третий раз уже женат, а такой простой вещи не понимаешь, что тебя деликатно просят выйти и вернуться вместе с «Посольской» не ранее, чем завтра.
– Да? – удивился Морозов. – Так бы сразу и сказали! – Он еще раз окинул изучающим взглядом инженера-исследователя, Нинины колготки, удовлетворенно крякнул, сунул «Посольскую» в карман и, пробурчав: «Что я, злодей какой!», быстро покинул территорию.
С уходом Юры Морозова из однокомнатной квартиры бывшего инженера Лактионова ушло и то безумное состояние счастья, которое Нина с Виктором только что бурно переживали. Нина почему-то принялась натягивать на изодранные колени юбку, которая натягиваться не желала и оставляла безобразные дыры на самом виду. Виктор, деликатно отведя глаза в сторону от этого процесса, задушенно сказал:
– Я, конечно, понимаю, Нина Николаевна, что из жалости ко мне вы изодрали дорогую вещь. Честное слово, как только получу полный расчет, куплю вам новые чулки…
– Не чулки, а колготки, – процедила Нина, и злобно добавила: – Еще юбку купите, Виктор Иваныч! Видите, эта запылилась в вашем грязном коридоре!
– Юбку сами купите, а я заплачу!
– Да?! Неужели заплатите?! – вскочила со своего места Нина, подошла близко-близко к нему и по-змеиному зашипела в лицо: – А за поцелуи тоже заплатите?! А за ласковые слова, которые я вам шептала, заплатите?! Да у вас не хватит вашего жалкого полного расчета, чтобы оплатить все, что я перечувствовала; все, что я вам из самого сердца вырвала и под ноги бросила!
Бывший инженер Лактионов потемнел лицом и еле смог проговорить:
– Нина…
– Идиот ты, Витенька! Полный идиот! – крикнула она и вдруг закрыла лицо руками и тихо заплакала.
А потом было все, чему назначила судьба произойти в этот день и в эту ночь. Никакой забугорной Камасутре и не снилось, что могут испытать и прочувствовать российские инженеры со сломленной судьбой, треснувшими колготками да на надрыве! Нина целовала морщинки у глаз Виктора и наполнялась такой нежностью, какую ей так и не сумели предоставить ни торопливая любовь Ляхового среди голубого кафеля, ни Владикин секс для здоровья, ни тарасовские аристократические изыски, не говоря уже о бездарных поползновениях бывшего мужа.
– Неужели, если бы меня позорно в три шеи не вытолкали с «Петростали», ничего не было бы, а Нина? – спросил вдруг Виктор.
– «Петросталь» тут ни при чем, – счастливо улыбаясь, отозвалась она. – Просто оказалось, что я не могу без тебя жить.
– И ты поняла это сегодня?
– Я чувствовала это уже давно, просто разные обстоятельства…
Бывший ведущий инженер Лактионов закрыл ей рот поцелуем, потому что совершенно не хотел слушать про всякие обстоятельства, среди которых, того и гляди, опять выплывет ненавистный «Прикупив даров». Лучше не упоминать его имя всуе.
Оторвавшись от Виктора, Нина опять улыбнулась:
– Вить, у нас с тобой сегодня праздник сокращения!
– Я люблю тебя, – уткнулся ей в волосы Виктор.
– Я тоже очень тебя люблю.
– И ты не исчезнешь завтра?
– Я буду с тобой всегда, – пробормотала Нина и уснула у него на груди.
А потом сразу две пары венчались в одной небольшой церквушке. Ее за красоту выбрала Лялька вместо того храма, с которым у Давида уже была предварительная договоренность. На Ляльке было длинное кремовое платье и белоснежная ажурная фата. Нина прекрасно смотрелась в голубом строгом костюме и с заколкой в волосах, сверкающей полудрагоценными камнями. Церковные прихожане и зеваки, толпившиеся за родственниками и друзьями венчающихся, соглашались друг с другом, что, скорее всего, замуж выходят две сестры, и довольно трудно сообразить, которая же из них лучше. Женихи, с их точки зрения, тоже стоили один другого. Тот, который помоложе, конечно, эффектнее и элегантнее, зато другой, постарше, отличался строгим мужественным лицом и наверняка очень надежен.
Нина и Виктор накануне по-быстрому и в полной простоте расписались в районном загсе. Свидетелями у них были Валентина и Сергей Иванович. Алкаш Шурик после ухода от него жены и сына три дня гудел по-черному, не просыхая, и чуть не отдал богу душу. Наутро четвертого дня он проснулся в объятиях Ольги Лахудры и решил, что жизнь – все-таки хорошая штука, даже несмотря на то, что они, как оказалось, пропили холодильник и телевизор.
Фаины в церкви не было, да и быть не могло. Узнав о готовящейся свадьбе Лактионова с Муромцевой, она подала заявление об уходе из лаборатории, которое тут же удовлетворили, поскольку в нынешние подлые времена на заводе никого не удерживали. Фаина в короткий срок продала свою маленькую квартирку и уехала к маме в Николаев, где устроилась фасовщицей на частную макаронную фабрику и даже уже строила глазки механику Константину. А Лялька Муромцева так никогда и не узнала, что в городе Николаеве живет ее сводная сестра. Георгий Муромцев о существовании этой своей дочери тоже не знал. После той достопамятной поездки в санаторий он вскоре женился на своей сослуживице по «Электросиле», старше его десятью годами, и зажил наконец, как ему того и хотелось, у волевой женщины Антонины за пазухой.
