Спрашивать, как его дела, не требовалось – на лбу было написано, что все просто великолепно! И потому Ксения спросила о другом:
– Это нам угощение? – кивнула боярская дочь на короб с пастилой.
– Тебе, – мотнул головой паренек. – Отцу твоему я бочонком хмельного меда поклонился, а матушке платок принес.
– С чего такая щедрость?
– Так ведь жалованье получил, сестренка! – щелкнул пальцами Отрепьев. – Правда, так вышло, что теперича я у Михаила Никитича сижу, а не у Федора. Бо у Михаила к царской службе интереса куда более оказалось, писари нужнее и продвинуться проще.
– М-м-м… Понятно… – кивнула Ксения, подходя ближе и зачерпывая из берестяного туеса сразу горсть ягодных пастилок. Одну кинула в рот, с остальными отошла к распахнутому окну.
– Угу, – поддакнул Гришка Отрепьев. – Но ты не думай, Федор Никитич не обиделся, сам же присоветовал, когда я о поручениях новых по службе спросил… – Паренек сделал небольшую заминку и быстро добавил: – А еще он тебя на охоту пригласил!
– Чего? – обернулась женщина.
– Федор Никитич сказывал, что в честь своего возвращения из дальнего путешествия он охоту с друзьями близкими затевает. Послезавтра. И просил меня передать Ксении, сестре моей двоюродной, что хотел бы увидеть ее… тебя то есть на сем веселии. Я так понимаю, это он о тебе? – Гришка быстро-быстро почесал себя пальцами в затылке и спросил: – Ты что, знакома с царским братом?
– Есть немного, – пожала плечами боярская дочь.
– Вот здорово! – ударил кулаком в воздух Гришка. – А я-то думал, откуда у тебя знакомые в свите Захарьиных? Ан ты самого главного Захарьина за жабры взяла!
– Никого я ни за что не брала! – отрицательно мотнула головой Ксения.
– Ага, как же! – расхохотался паренек. – С чего бы иначе ему тебя на охоту приглашать? Наверняка голову закружить желает и под юбку забраться!
– Вот тут ты глубоко ошибаешься, – бросила в рот еще подстилку женщина. – Как раз это ему совершенно не нужно.
– Какая же ты наивная, сестренка! – рассмеялся Отрепьев. – Да у всех мужиков токмо это одно и на уме! Совратить он тебя хочет, совратить!
– Да вот те крест, Гришка, совращать меня Федору Никитичу отнюдь ни к чему!
– И тем не менее он тебя приглашает!
Ксения задумчиво прожевала пастилку, потом еще одну. Спросила:
– И что же мне теперь делать?
– Ехать конечно же! – решительно выдохнул Отрепьев.
– Но-о… – Ксения нерешительно потерла подбородок. – Ты хоть раз на охоте бывал? Что мне для сего надобно?
Паренек посерьезнел и тоже взялся пальцами за подбородок:
– Э-э-э… Самое меньшее – так это лошадь, шатер, походная постель… Припасы… Поесть там, выпить, повеселиться. Дворня. Ну, слугой и я могу поехать. Еще бы хорошо ловчих птиц прихватить. Но их даже князья далеко не всякие имеют.
– Лошадь, палатка… – эхом повторила женщина. Тяжело вздохнула. Неуверенно произнесла: – Может, отца спросить?..
– Да ты, верно, обезумела, сестренка! – постучал кулаком себе по лбу Гришка. – На кой леший тебе там старый Иван Васильевич? Чтобы к Федору Никитичу ближе путевой версты не подпускал?
Теперь боярская дочь задумалась надолго. Затем бросила несъеденное лакомство обратно в короб и печально покачала головой:
– Я откажусь.
– Откажешься от приглашения самого Захарьина? – округлились глаза паренька. – Нет-нет, сестренка, не смей! Мы сейчас что-нибудь придумаем!
– Что ты придумаешь, братишка, что? – резко всплеснула руками Ксения. – Даже если представить на миг, как мы украдем отцовских коней и все его снаряжение, чем сие мне поможет? Я отправлюсь на княжескую охоту на упряжных меринах, с парусиновой палаткой и потником вместо постели? Буду спать с седлом под головой, завернувшись в медвежью шкуру? Ты понимаешь, Гришка, что, окромя величайшего позорища, ничего для меня из сего развлечения не выйдет? – Женщина еще чуток поколебалась и снова отрицательно покачала головой: – Я никуда не поеду.
Паренек тоже помолчал, но никаких возражений найти не смог.
– Сообщить Федору Никитичу про твой отказ? – тихо спросил он.
– Нехорошо как-то через посыльных такие оскорбительные вести передавать… – Боярская дочь прижала ладони к губам. – В лицо сие сказывать надобно. Извиниться, объяснить. Ну, чтобы не обиделся. Вот токмо не знаю, кто там ныне на воротах? Меня только один холоп знает, который хриплый. Да и тот за три месяца вполне мог и запамятовать.
– А-а, Хрипун, – сразу понял Отрепьев. – Так ведь то оно без разницы! Сестренка, я ныне при Захарьиных писарем состою. Запросто проведу! Меня впустят и ни о чем не спросят. А спросят – так даже врать не надо. Сестра, скажу, заглянула, только и всего.
Боярский сын Захарьин возвращался с соколятни веселый и возбужденный, уже пребывая в предвкушении предстоящей охоты. Почти полтора месяца пути на одной ладье вместе с бухарским посольством извели его душу хуже некуда. Крепкий и энергичный, Федор Никитич томился малыми размерами богато украшенного корабля – ни тебе пройтись, ни развлечения шумного устроить. Токмо сиди на коврах с чужаками, разговоры веди да пируй непрерывно.
Вдобавок выяснилось, что Канат-бею его сарацинская вера запрещает пить вино – и всю дорогу обеим посольским свитам пришлось давиться сладким хмельным медом! Сиречь – мед для знатных путников закупался самый лучший, ставленый
[9], из холодных поволжских погребов. Однако пить одно и то же полных шесть недель!!! Тут и от лучшего из напитков взвоешь…
Однако ненавистная царская служба осталась позади – и ныне боярский сын мыслями своими витал уже среди лугов и перелесков, ручьев и болот, в седле лихого жеребца, с любимым крапчатым
[10] кречетом на руке. И вино он уже повелел закупить не доброе фряжское али немецкое, а французскую кислятину, дабы хорошенько отбить во рту медовую сладость.
Взгляд Федора Никитича скользнул по разбирающей походные припасы дворне, и… И вдруг он замер, словно врезавшись в каменную стену!
Медленно повернул голову и вперил взгляд в невысокую, но крепко, броско сложенную девицу с широкими бедрами, узкой талией, высокой грудью – и фигуру сию не мог скрыть даже кривоватый полотняный сарафан с простоватой вышивкой обычным катурлином, сиречь – толстой цветной ниткой. Маленький носик, гордо вскинутый подбородок, круто изогнутые брови над пронзительными карими глазами. Сатиновый платок на волосах цвета спелых каштанов.
