Сердце боярского сына гулко застучало, лицо ощутимо полыхнуло краской.
Знал, знал Федор Никитич, что так просто с шальной девкой его замыслы не проскочат! Что не появится на его охоте послушной лапочки – норовистая кобылка наверняка учудит чего-нибудь этакое, перевернет, переиначит, все по-своему сделает! Знал, но никак не ожидал внезапно увидеть ее у себя на дворе за день до охоты.
– Доброго тебе дня, боярин Федор Никитич, – низко, на удивление смиренно поклонилась женщина, махнув рукой едва не по самой земле.
– Рад видеть тебя, прекрасная Ксения, – приложил ладонь к груди царский брат. – Какой добрый ветер принес тебя на мой двор?
– Мудрый совет мне крайне надобен, Федор Никитич, – посетовала женщина. – Прям не знаю, у кого и спросить? Однако же из всех людей, мне известных, ты самым мудрым и многоопытным кажешься.
– Советами делиться – это не самоцветы раздавать, – улыбнулся боярин. – Советы казну не разорят. Давай, коли так, в библиотеку пройдем. Где еще делиться мудростью, как не в сей обители знаний?
Хозяин подворья взял гостью за руку и повел к крыльцу.
Вскоре они оказались в выстеленной коврами и засыпанной подушками комнате. Федор Никитич прикрыл дверь, участливо спросил:
– Случилось что-нибудь, Ксения? Чем я могу тебе помочь?
– Беда у меня, боярин, – вздохнула гостья. – На охоту меня пригласили. Я же такой чести отродясь не удостаивалась. Совсем не ведаю, каковое снаряжение для сего надобно? Какие лошади, какие слуги, какая посуда? Даже какое платье на охоте носят, и то не знаю. Вот сей сарафан, к примеру, для сего развлечения подойдет?
Она подняла руки и чуть покрутилась из стороны в сторону, демонстрируя откровенно крестьянскую одежду.
– Только не это, Ксения! – поморщился знатный боярин. – Избавься от сего тряпья как можно скорее!
– Как скажешь, Федор Никитич, – пожала плечами гостья, развязала полотняную тесьму на шее, тряхнула плечами, и сарафан с легким шелестом опал на пол, оставив женщину совершенно обнаженной.
Почти обнаженной – боярская дочь указала на голову, спросила:
– А такие платки?
– Нет, – негромко ответил царский брат.
Ксения одним движением смахнула цветастую тряпицу, чуть тряхнула головой – и дивным образом волосы ее свободно рассыпались по плечам.
– Туфельки оставить можно? – спросила она про лодочки из тонкой замши.
Федор Никитич отрицательно покачал головой. Женщина обиженно сжала губы, вытянула ноги из обувки. Провела пальцами правой руки по коже левой, от плеча вниз:
– Но хоть это-то для охоты пригодно?
– Даже и не зна-а-аю-ю… – задумчиво ответил царский брат, подступил к ней вплотную, нежно коснулся ладонями плеча, потом чуть ниже, ниже, повторяя движение Ксениных пальцев, в то время как его упругая борода уже щекотала обнаженную грудь женщины, то и дело попадая на сосок. – Ай, что за кожа! Чистый бархат! Лучше никогда не встречал!
Мужчина отпустил ее руку и перенес свои поцелуи гостье на грудь, неспешно проверив качество кожи на обеих возвышениях с острыми розовыми вершинами.
– Ай, как хороши, просто шелк! – одобрил он эту часть тела. – Можно оставлять.
Царский брат опустился на колено, его губы коснулись живота, легкими прикосновениями добрались до пупка, чуть задержались, двинулись дальше…
– Ай, красота какая, ровно кость слоновая… Гордится таковым надобно и хвастаться…
Мужчина продолжил неторопливо оценивать губами достоинства гостьи – а Ксения уже стиснула зубы, с трудом сдерживая стон, задрожала от напряжения и, теряя власть над телом, вцепилась пальцами в волосы своего витязя.
Федор Никитич засмеялся, распрямился, подхватив ее на руки, закружил, уронил на подушки и стал быстро стаскивать рубашку через голову.
– Ты чего собрался делать? – испуганно спросила Ксения. – У тебя глаза горят, аки у зверя!
– Сейчас узнаешь! – зарычал боярин, направляясь к ней.
Женщина в притворном страхе попятилась, пока не уперлась спиной в обитую кошмой стену. В бессилии она зажмурилась, отвернула лицо – и оказалась во власти хищника, жадно сжавшего ее в своих объятиях, вцепившегося устами в шею, в плечи, в губы. Швырнувшего на подушки, и вместе с тем – в сладкий омут сладострастия, в бездонную алую пропасть стонов и наслаждений, борьбы и нежности, взрывов безумного наслаждения, волн счастья и томного упоения…
Свет заходящего солнца, отразившись от одетого в глазурь шатра дворовой часовни, упал на обнаженное тело отдыхающей женщины, и царский брат, любуясь его переливами, провел ладонью по длинному золотистому зайчику, лежащему от левого бедра Ксении через живот и правую грудь до самого плеча. Его гостья, не открывая глаз, слабо улыбнулась.
«Она опять меня укротила… – подумал мужчина. – Пришла туда, куда не звали, и получила то, чего захотела. Не там и не так, как этого желал я, а по-своему, своею единоличной волей…»
Федор Никитич качнулся вперед, поцеловал ближний сосок, поднялся, быстро натянул порты, а всю остальную одежду – и свою, и Ксенину – сгреб в охапку. Открыл створку и вышвырнул ее за дверь!
– Ты чего делаешь, Федя?! – испуганно вскинулась женщина.
– Шкурку лягушачью сжигаю! – ехидно оскалился царский брат. – А то ведь я тебя знаю… Чуть на миг отвернешься, ан ты уже лягушонкой обернулась, в коробчонку прыгнула, и все, устучала к себе в болотце, только пыль под калиткой закружилась! Поминай как звали! Все, Ксюша, более сия обманка у тебя не пройдет. Попалась!
Федор Никитич задорно ей подмигнул и вышел наружу.
– Сто-ой!!! – Женщина вскочила, кинулась к двери. Но отворить створку, будучи обнаженной, не рискнула. Перешла к окну, из-за летней жары широко распахнутому, выглянула наружу. Но с высоты третьего жилья не смогла разглядеть ничего, кроме зеленых крон и золотистых кровель.
Федор Никитич вскорости вернулся, ведя за руку седого морщинистого иноземца с короткой, по немецкому обычаю, бородкой клинышком и тонкими усиками, в замшевом кафтане до колен, украшенном большими накладными карманами, в деревянных туфлях и с тощими ногами, плотно обтянутыми коричневым сукном. Глаза нового гостя были закрыты плотной бархатной повязкой, что несколько успокоило женщину.
Боярский сын жестом предложил Ксении встать, подвел старика ближе.
– Она перед тобой, Джельсомино, – похлопал Федор Никитич иноземца по плечу.
– Расставь руки, боярыня, – предложил старик и вытянул из кармана желтую шелковую нить. Неуверенно нащупав женщину, он крепко ухватился за ее плечо, растянул нить от шеи до запястья, завязал узелок, потом еще один. Опустил нить вниз, сделал узлы на талии и у бедра, обернул бедра, присел и нащупал пятку. Выпрямился, спрятал свой инструмент в карман и с непринужденным нахальством взял груди боярской дочери в ладони.
