Но Божественноликий молча стоял перед всеми людьми – спокойный и гордый.
Кровь хлынула Железноликому в голову, и он позабыл и о своём народе, и о родичах, и о грядущей войне, закричав так, что над всей толпой разнеслись слова его гнева:
– Подлец! Я теперь вижу тебя насквозь: это ты сделал, а не девушка! А теперь ты заставил её нести двойную ношу и рассказать обо всём вместо тебя, пока ты стоишь здесь и молчишь, не желая стереть с неё позор.
Но сын всё также не проронил ни слова, и Железноликий закричал:
– Вон! Я теперь понимаю тебя, понимаю, почему прошлой зимой ты не хотел отправиться в западные страны. Я не дурак, я понимаю тебя. Где же ты спрятал эту чужую женщину?
Железноликий вытащил меч и замахнулся, словно желая зарубить Божественноликого, который так ничего и не произнёс, даже не вздрогнул и поднял руки. Зато Наречённая бросилась между Златогривым и его отцом, а вокруг поднялся грозный крик: «Мир на священном тинге! Нарушение мира! Нарушение мира!» А некоторые даже кричали: «За нашего военного вождя! За вождя!» Все, кто смог в давке, вытащили мечи. Поднялись суматоха и шум.
Но Камнеликий успел поймать правую руку Старейшины и притянуть вниз его меч, а крупный воин, Красная Куртка из рода Безводных, подойдя со спины, схватил Железноликого за локти и оттащил назад. Потом воин огляделся и, осторожно вложив меч Старейшины ему в ножны, вернул старца на место и усадил. Вскоре шум стих, мечи были убраны, и вновь установилась тишина. Старейшина поднялся и громко, но не громче, чем полагалось председателю тинга, провозгласил:
– Нарушен мир священного тинга, и причина этому ярость одного из собравшихся – он вынул свой меч. Жители Дола, согласны ли вы, чтобы Старейшина судил виновного?
Железноликого знали все, а потому раздались крики:
– Согласны!
Старейшина продолжил:
– Я приговариваю нарушителя порядка священного тинга выплатить виру – двойную цену крови, полагающуюся за жизнь свободного жителя Дола, достигшего совершеннолетия.
Раздались одобрительные выкрики, и все согласились с таким приговором, хваля его за справедливость. Железноликий спокойно сел на место.
Теперь вперёд вышел Камнеликий:
– Здесь звучали необузданные речи. Призраки обрели форму, явившись среди жителей Дола. Они одурманили нас, и внесли раздор меду родичами и друзьями. Сдаётся мне, это не иначе как чёрная магия наших врагов – они даже мёртвые насылают на нас злые чары. Было бы лучше бросить их тела в Озеро Смерти, а затем вернуться к нашим делам, ибо нам многое предстоит исполнить.
Все согласились с этим предложением, а Торчащая Борода из рода Луга вместе с теми, кто принёс на тинг тела врагов, потащил их к чёрному озеру.
И тут заговорил Скрипач:
– Камнеликий молвил верное слово. Ты, Старейшина, не молод, но я-то достаточно стар, чтобы сгодиться тебе в отцы. Вот и выслушай мой совет: Божественноликий, твой сын, не лжец, не негодяй и не обманщик. Он молод, хорош собой, добр и сладкоречив. Мало кто из девушек может смотреть на него, слушать его и не желать его нежности и любви. С такими мужчинами обычно много чего случается. Более того, он теперь наш военачальник, он ловкий воин и, кажется, рассудительный и осторожный вождь. А потому нам нужен он, нужны его отвага, его умение вести за собой. Не гневайся на него, словно он совершил нестерпимое. Что бы он ни сделал, неизвестное нам, у него впереди длинная жизнь и, возможно, мы ещё поблагодарим его за помощь. Девушка же и мила, и мудра. На сердце у неё печаль, и, кажется, мы знаем какая. И всё же она не лгала, когда говорила, что понесёт ношу народных горестей. Так она и сделает, и, хочет она того или нет, этот поступок излечит её собственное горе. Завтра будет новый день. Послушай, Старейшина, если ты захочешь внять моему совету, то не будешь вмешиваться в отношения этих двоих, а вспомнишь о том, что нам всем предстоит сделать, о том, что приближается война. Когда же всё окончится и враг перестанет приковывать наши взгляды, мы посмотрим друг на друга и увидим, что нас стало меньше, чем прежде, и тогда то, что было сложно забыть, забудется, а если и нет, то забыть станет проще.
Так он говорил. Железноликий сидел молча, положив левую руку на бороду, словно размышляя. Наречённая же, взглянув в лицо старика Скрипача, повернулась к Златогривому. Выражение её лица смягчилось, она встала перед Старейшиной, склонилась, вытянув руки ладонями вверх, и произнесла:
– Ты разгневался на меня, я не дивлюсь этому. Твои надежды, как и надежды всех нас, рухнули. Но раньше ты и в самом деле был добр ко мне, и потому я прошу тебя позволить мне напомнить тебе ту клятву, что ты дал на священном кабане в последний праздник. Ты клялся, что не откажешь никому, если будешь в состоянии исполнить его просьб, и я взываю к тебе – не откажи! Я прошу, не спрашивай меня больше о том, что случилось, но позволь отправиться на войну вместе с мужчинами Дола, пусть мне никто не помешает в этом. Я также прошу тебя – не вини Божественноликого, моего родича, с которым мы вместе выросли. Не показывай открыто твой гнев на него, даже если оставшейся у тебя любви к нему хватит лишь на малое время. Я только об этом прошу тебя.
Все, кто слышал слова девушки, были до глубины души тронуты её добротой и нежностью её голоса, внезапно зазвучавшего, словно песня малиновки морозным утром в начале зимы. Этот голос принёс тяжкие страдания Златогривому: боль и дружелюбие девушки удручали его.
Железноликий ответил не сразу. Он говорил медленно, хриплым голосом, в котором слышалась нотка стыда, что бывает у тех, кто разгневался, но быстро утишил свой гнев. Он произнёс:
– Хорошо, дочь моя. Я и сам не собираюсь отказываться от клятвы, и ты не просишь чего-то сверх должной меры. Но как бы я хотел, чтобы сегодняшний день оказался вчерашним или чтобы ещё остались непрожитыми многие дни!
Старейшина замолчал, а затем крикнул так громко, что услышали все, пришедшие на тинг:
– Да не забудет никто о войсковом сборе! Пусть каждый будет готов к тому времени, как к нему явится один из числа Стражей. Пусть все подчиняются приказам военного вождя Божественноликого без вопросов и промедлений. Что же касается виры нарушителя спокойствия, то пусть он положит её на алтарь божества во время общего народного собрания. А теперь я объявляю тинг распущенным!
Все вокруг закричали и забряцали оружием, а затем разошлись, чтобы заняться своими делами.
В разговорах между собой все решили, что разрыв помолвки между двумя молодыми людьми – недоброе дело. Все любили Божественноликого, но и Наречённую считали самой желанной из сестёр, прозвав её Жемчужиной Народа, словно прекраснейшую и добрейшую из божеств. В то же время никто не возмущался гневу Железноликого. Все говорили, что он поступил верно, по-мужски: и разгневался, и поборол свой гнев. Думая о той войне, на которую собирались, жители Дола не унывали, словно это была лишь игра, где можно показать свою ловкость и отвагу, а потом вернуться домой к весёлой жизни.
