Когда же последний отзвук рога стих вдали, Тиодольф произнёс:
«Внимайте, дети Вольфингов! Стрела,
Окрашенная кровью с двух сторон,
Несёт нам вот что: мы на жизнь иль смерть,
В тяжёлый, славный путь пойдём – с быками,
С повозками и прочим – на войну,
И те из нас, кого она не скосит,
Вернутся. Здесь их будут верно ждать
И дом, и луг цветущий, и поля
С обильным урожаем – всё в свой час
Свершится, братья! Здесь же, в бражном зале,
В священном доме дедов и отцов,
Могучих Вольфингов, мы пировать победу
И радоваться будем! Солнце Крова
Дождётся возвращения живых!
Услышьте, Вольфинги, услышьте зов стрелы!
Война есть дело каждого мужчины.
Раб иль свободный, двадцати ли зим,
Шестидесяти – ты свой щит и меч
Возьми и защити свой род. Сбор войска
На месте Тинга, что близ Верхней Марки.
О, дети Вольфингов, ещё до полдня
Мы выступим в поход. Да будет так».
Молвив это, Тиодольф спустился с кургана и пошёл обратно, к бражному залу. Люди заволновались и зашумели. Некоторые из воинов уже были готовы выступить в поход, но большинство хотело осмотреть своё оружие и коней, и потому лишь некоторые вслед за Тиодольфом вернулись в бражный зал.
К этому времени уже наступила ночь и было темно, ведь луна только поднималась на небо. Многие из табунщиков закончили работу и теперь возвращались домой через ряды пшеницы, гоня перед собой кобылиц: те играли друг с другом, лягались, кусались и ржали, не обращая внимания на зерно по бокам от дороги. В невольничьих хижинах загорались огоньки, но самый яркий огонь пылал в кузницах. Оттуда доносились звуки молота, бившего по наковальне, – воины готовили своё оружие к бою.
В ожидании похода самые уважаемые мужи и жёны сидели в бражном зале. Мёд плескался в кувшинах, юные девы наполняли и разносили рога, а мужчины ели, пили и веселились. Время от времени какой-нибудь воин, закончив дела в кузнице, входил в зал и садился с теми, кто был ему больше всего по нраву и кому был по нраву он. Кто-то разговаривал, кто-то пел под арфу, и в окна светила взошедшая луна. Перед походом было много смеха, веселья и разговоров о бранных подвигах прежних дней. Но вскоре все пошли спать, и на зал опустилась тишина.
Глава III. Тиодольф разговаривает с Солнцем Леса
Не спал один Тиодольф. Он некоторое время сидел под Солнцем Крова, глубоко погружённый в свои думы, но вот он пошевелился, на поясе его зазвенел меч, и тогда Тиодольф поднял глаза, оглядывая бражный зал, и увидел, что всё вокруг замерло. Он встал, надел плащ и вышел, и казалось, что какое-то дело гонит его вперёд.
Лунный свет заливал траву. Стоял тот самый холодный ночной час, когда только что появившаяся роса источает вокруг себя сладковатый запах. Все спали, ни одно живое существо не издавало ни звука, только с далёкого луга доносилось мычание коровы, потерявшей телёнка, да ещё сова, пролетавшая над карнизом крыши бражного зала, вскрикнула, словно засмеявшись.
Тиодольф повернул в сторону букового леса и, пройдя уверенным шагом через редкие кусты орешника на опушке, вошёл под сень высоких деревьев, чьи гладкие серебристо-серые стволы росли очень близко друг к другу. Воин шёл всё дальше и дальше, как человек, хорошо знающий свой путь, хотя там, где он шёл, не было тропы. Наконец, он оказался в таком густом лесу, что лунный свет, запутавшись в листве деревьев, совсем исчез. Впрочем, и в темноте здесь кто угодно мог понять, что над ним вместо неба зелёная крыша. Мрак сгущался, но Тиодольф шёл всё дальше, пока не увидел впереди себя тусклый свет.
Свет этот становился всё ярче и ярче, и вот, наконец, воин вышел на небольшую поляну. Здесь росла трава, хотя и редкая из-за постоянной тени от деревьев, которые плотно стояли вокруг, заслоняя собой почти всё небо. Но и по тому клочку, что виден был над головой, казалось, что небо посветлело, и не только от луны. Хотя и нельзя было сказать наверняка, памятью ли о прошедшем дне или обещанием грядущего был этот свет.
Тиодольф, переступая с усыпанной сухой корой земли под буками на редкую траву полянки, не смотрел ни на небо над головой, ни на деревья вокруг – он смотрел прямо перед собой, на то, что находилось в центре поляны: там, на каменном престоле, восседала дивной красоты женщина. Одежды её сверкали, а ниспадавшие на серый камень волосы, как казалось при свете луны, были цвета ячменных колосьев августовской ночью, готовых склониться под серпом жнеца. Женщина сидела, словно ожидая кого-то. Тиодольф, не останавливаясь, подошёл к ней, обнял и расцеловал её губы и глаза. И она ответила поцелуем. Тогда воин сел рядом, а она, ласково глядя на него, произнесла: «Послушай, Тиодольф, ты дерзок, раз не боишься обнимать и целовать меня, словно девушку из рода Элькингов, встреченную на лугу, – меня, дочь богов твоего рода, Ту, что избирает Жертву! Да ещё и накануне сражения, ведь утром ты отправишься к полю брани!»
Воин ответил: «Солнце Леса, ты сокровище моей жизни, которое я обрёл, когда был молод, и ты любовь моей жизни, которую я держу в своих объятиях, когда моя борода уже начинает седеть. С чего же мне бояться тебя, Солнце Леса? Разве я испугался тебя, когда увидел впервые? Мы стояли тогда на поле, заросшем орешником, двое живых, окружённых убитыми. Мой меч покраснел от крови врагов, а одежда – от моей крови. Я устал в тот день, и раны мои болели так сильно, что мне казалось – если я потеряю сознание, то уже никогда не очнусь. Но вот предо мною предстала ты: ты была полна жизни, твоё лицо пылало румянцем, губы и глаза улыбались, одежды твои были чисты и светлы, а ладони – испачканы кровью. Ты взяла мою окровавленную обессиленную руку, поцеловала мои мертвенно-бледные губы и позвала: “Идём со мной”. Я попытался пойти, и не смог – боль от многих ран сковала мои движения. Но вопреки усталости и боли, я радовался! Я сказал себе: “Так умирают воины, это достойная смерть. Как же так вышло? Обо мне говорили, что я слишком молод, чтобы встретить врага, но я оказался не слишком молод, чтобы умереть”».
Воин рассмеялся, и смех его разнёсся далеко по дикому лесу, а когда он вновь заговорил, слова его сложились в песню:
«В орешнике вино войны мы пили
От полдня до заката солнца. Гунны
Стояли против нас, и три владыки,
Могучие, сильнейшие из них,
Со мной сразились, скрежеща зубами,
Грызя края своих щитов, суля погибель.
Тем летним днём сбирались в небе тучи
Громадами, и небо потемнело,
Как донышко у бочки для вина.
Я огляделся. Зоркий глаз мой видел,
Как вдалеке олень к траве прижался,
Дрожа, и вся земля дрожала
От грохота мечей и грома в небе.
Один король, подкошенный, упал
Передо мною. Два других напали
Тем яростней, и меч свой то и дело
Я направлял дождю наперерез,
Мешая кровь с водою, наполняя
Сырую землю новым ароматом.
И долго мы плясали в свете молний,
Широкими калёными хлыстами
Хлеставших по земле из серых туч.
Кольчуги* наши отражали свет их,
А мы трудились, рук не покладая,
И прежде, чем всё небо просветлело,
Второй король лежал на бледных, мокрых,
Кровавых маргаритках. Мы остались
Вдвоём, и отдышаться на мгновенье
Остановились, друг на друга глядя.
Дождь ослабел, из-под покрова туч
Блеснуло небо – белое, как плечи
Возлюбленной, к которой брачной ночью
Приходит воин. Солнце вновь вернулось
На землю ненадолго – до заката,
И гнев вскипел в моей груди, и снова,
Пылающие резвые клинки
Затанцевали над сырой землёю.
Гунн пал, меня оставив, и, шатаясь,
Я повернул к кургану для могучих,
К вратам дороги, что конца не знает,
И встретил там тебя. Скажи мне, умер
Я там, в твоих объятьях? Так ли было?
И после поцелуя пробудился
К той новой, грозной жизни, что теперь
Во мне кипит?..»
Но прежде чем воин договорил, женщина поцеловала его и произнесла: «Никогда не было в тебе страха – твоё сердце полно отвагой».
