Глава XXXI. Старый Асмунд говорит над телами князей. Над мёртвыми насыпают курган
Воин под пристальными взглядами всех собравшихся подошёл к тому месту, где положили тела князей, взглянул в лицо Оттера и произнёс:
«Я знал тебя давно, великий муж!
Ты был храбрейшим в сонме самых храбрых,
Как младший брат мне. Сыновей моих
Водил ты в битву и учил всему,
Что следует знать воину. О, Оттер,
Ты помнишь готов чёрные годины,
Когда с тобою на руках я вброд
Переходил поток калёных стрел,
Окрашенный обильно готской кровью?
Потом мы ждали родичей, как ждут
Рассвета после долгой-долгой ночи.
О, мой товарищ в битве, мой товарищ
По пиру! Помнишь – радовались мы,
Среди веселья горе вспоминая.
Зачем ушёл ты и меня оставил
Стареть у дряхлого щита? Ведь я бездетен,
А у тебя под кровом Лаксингов сыны
Родного брата и их дети,
Готовые прийти на зов твой. Готы!
Душа, живущая в обмякшем этом теле
В величье ваше верила, и слава
Его – подарок вам бесценный. Роды
Великой Марки, сохраним в веках
О подвигах его сказанья. Будут
Они в венок бессмертный вплетены
Легенд о всех героях славной Марки!»
Он замолчал, с грустью глядя в лицо Оттеру, ибо все слова, сказанные им, были правдой. Ведь и в самом деле Оттер, родившийся позже Асмунда, был его товарищем в годы войны и в мирное время. Они нога к ноге стояли в битве, в которой на глазах старого Асмунда пали его сыновья.
Но вот Асмунд медленно перевёл взгляд на Тиодольфа. Тело старика задрожало, он открыл было рот, чтобы вымолвить что-то, но не проронил ни единого слова. Он сел на край погребальных носилок, слёзы хлынули из его старых глаз, и он громко зарыдал. Те, кто видел его, удивлялись, потому что всем была известна стойкость его сердца. Он носил бо́льшую тяжесть, чем остальные старики, и не сгибался под ней. Наконец, он поднялся, выпрямился и, повернувшись лицом к народному собранию, голосом, более похожим на голос мужа в расцвете лет, чем на голос старика, запел:
«Буря клинков разразилась!
Гнева тропа широка!
Песней в ряды вонзилась
Смертного страха тоска,
Песнею небо пронзает
И над жилищем богов
Кружится, стонет, стенает,
Смех заглушая, и кров
Их сотрясая, как громом
Грозная туча порой
Горы пугает. Со стоном
Песня смолкает. Покой
Залов небесных нарушен.
Двери распахнуты. Ждёт
Один того, кто послушно,
Долго, упорно идёт.
Боги стоят неподвижно,
Слушают звуки шагов,
Слабых, глухих, еле слышных.
Переступает порог
Странник – и щит, и кольчуга,
И драгоценный меч
В битве потеряны. Чудом
Голову мудрую с плеч
Враг не срубил, но раны
И без того глубоки.
Странник спокойно, прямо
Смотрит. И вверх клинки
Взмыли – ликуй, Вальгалла!
Странник, смелей, смелей!
Слава герою, слава!
Место среди королей,
Воинов, рядом с богами,
Странник, займи. И вот
С пламенными словами
Павших Отец встаёт:
“Он не принёс сокровищ
Славных: шелков, тиар,
Он захватил всего лишь
Воина жизнь – и дар
Этот дороже злата,
Славьте подарок судьбы!
Волка народа в Палатах
Одина встретили мы!
Солнце, луна – померкнут,
Дрогнет земная твердь.
Имя же это бессмертно
В памяти родичей впредь!”»
Все воодушевились от его песни, и, когда она стихла, раздался звон мечей о щиты. Он прокатился по лугу, и тогда могучий радостный клич готов разорвал небеса. В этот момент жители Марки, словно воочию, увидели своего славного воина Тиодольфа сидящим на золотом престоле среди богов. Вокруг него витали сладкие ароматы и трели нежных голосов, а сам он, ясноликий, был таким весёлым, каким никто не видел его на земле, хотя он всегда радовался жизни.
Когда же ликование готов стихло, Солнце Крова заговорила вновь:
«Уж солнце к западу склонилось, и усталость
Земли растёт от радости и боли,
И факел мой давно грозит угаснуть,
Поэтому отправимся домой —
В зал Вольфингов, в святилище войны
И мира. Все, кто нас любил,
Последуют за нами неприметно
И сядут пировать, соединившись
С живыми, с теми, кто в трудах проводит
Свой век короткий, как соединялись
Мы с божествами, в песнях и сказаньях
О них рассказывая малым детям.
Придите, готы, сыновья родов,
Что в свет произвели мужей могучих,
Сейчас лежащих здесь на покрывале.
Мы будем пировать, как те, кого
Освободили нынче от неволи.
Мы будем ночью ждать рассвет, а там
И полдень, и закат, и ночь, и снова
Рассвет не зародившегося дня».
Вновь раздались крики отважных воинов. Но теперь все они уже были одеты в свежие и красивые одежды, сверкавшие на солнце, ведь пока произносились речи, по просьбе Солнца Крова воины сходили к телегам своих родов и оделись в праздничные наряды.
Теперь они подняли погребальные носилки, и Солнце Крова повела их через луга, а следом в стройном порядке шли воины родов, каждый Дом под своим знаменем. Когда же они приблизились к ограде, которую римляне возвели пред Вратами Мужей бражного зала, их встретили нарядно одетые женщины рода Вольфингов. Они бросали цветы на оставшихся в живых воинов и на мёртвых князей, оплакивая последних. Свободные готы прошли в бражный зал, предводительствуемые Солнцем Крова и теми, кто нёс павших князей. Знамёна же были оставлены в пределах ограды, возведённой римлянами. Невольники устроили себе пир рядом с телегами (они поставили их на открытом месте около своих хижин, кузниц и коровников).
Проходя в бражный зал, Солнце Крова опустила свою свечу к порогу Врат Мужей и потушила её.
Много времени понадобилось, чтобы прошли все, а когда они оказались внутри, то увидели Тиодольфа. Князь вновь восседал на своём престоле, и рядом с ним был Оттер. Вожди родов заняли свои места на возвышении, каждый то, которое ему полагалось, а Солнце Крова села под светильником, чьё имя носила.
Сумерки опускались на землю, но бражный зал был светел, как и обещала Солнце Крова. Вольфинги выставили свои сокровища: прекрасные ткани висели на стенах, а искусно вышитые одежды – на столбах, бронзовые котлы и резные деревянные сундуки стояли в углах, где их было хорошо видно, золотую и серебряную посуду расставили на пиршественных столах. Столбы украсили цветами, и гирлянды их свисали с драгоценных драпировок стен. В красивых медных курильницах горели сладкие смолы, и так много свечей было зажжено в бражном зале, что казалось, будто он горит как тогда, когда его подожгли римляне во время утренней битвы.
