По вопросу о Соборе 1550 года сам Иван оставил нам сведения совершенно иного характера. Произнося речь уже на другом Соборе, созванном годом позже, он вспоминал то, что говорилось на Красной площади. Под пышным покровом и цветами обманчивой риторики можно немного разглядеть интересующую нас истину. Нужно заметить, что в Москве никогда на слова не скупились и часто расплачивались этой монетой в тех случаях, когда приходилось улаживать неприятные счеты. Нет другого народа, который питал бы такое пристрастие к выдумке и изворотливости в речи. На этот раз Иван остался верен себе и выразился неясно. Он только сказал, что повелел боярам, правителям и наместникам примириться со всеми христианами державы. Сопоставляя и сближая тексты, можно прийти к следующему вероятному заключению: Собор 1550 года был не более, как простое совещание должностных лиц, эпизод административной жизни той организации, черты которой мною отмечены были выше. Иван, быть может, никогда и не думал изменять характер этого строя.
Апеллировать к народу против бояр значило возбуждать его против должностных лиц. Иван на это никогда бы не решился. Порицая бояр, он главным образом к ним же самим и обращался. Его речь на Красной площади была ad hominem [демагогией]. Как бы понял и принял сразу народ эту речь? Я имею в виду тех представителей, которые хотя что-нибудь смыслили в делах государственного порядка. И много ли можно было найти среди этого народа людей, способных исправить зло, сделанное другими?
В таком случае каковы же были намерения Ивана? Очевидно, таковы: Грозный вовсе не хотел касаться системы службы и служилых людей, которые в течение многих лет производили ужасные злоупотребления. Он надеялся улучшить работу административной машины, принять управление некоторых колес ее в свои руки, а управление второстепенных поручив новым лицам по своему выбору. Этим объясняется и его обещание быть главным судьей для народа и призвание на службу Адашева; это делалось для будущего. Что касается прошлого, которого «нельзя было исправить», то Иван старался ликвидировать с ним счеты. Тысячи жалоб оставались без рассмотрения. Груды бумаг ожидали своего движения. Разобрать все это в обычном порядке не было возможности, так как производство дел совершалось с невероятной сложностью и медлительностью. «Торжество добра и любви», как и «примирение со всеми христианами державы», по фразеологии того времени, означало просто-напросто, что нужно устроить все дела полюбовно. Для этого, по-видимому, был установлен довольно короткий срок: так, уже в 1551 году Иван мог объявить об успешном разрешении всех дел, накопившихся от прошлого времени.
С. В. Иванов. В приказе московских времен
Созыв народного Собора не согласовался с той системой правления, которую Иван наследовал от своих предшественников. Он не имел намерения разрушать эту систему, но хотел несколько усовершенствовать и приспособить ее к новым государственным потребностям. Никакому представительному учреждению здесь не было места; Иван был далек от мысли вводить его, что видно из того, что даже такой представитель олигархической аристократии, как Курбский, никогда не высказывался против периодических собраний по образцу 1550 года, считая их орудием административного судебного управления. Некоторые, как, например, автор известного политического памфлета «Беседа валаамских чудотворцев», предлагали ввести в обычное правило подобные совещания.
Однако новую попытку совещания с Собором мы видим только в 1566 году. Как и раньше, Собору была поставлена определенная цель: он должен был разобрать запутавшиеся отношения с Польшей. До нас дошел официальный список членов этого Собора, Он состоял из тридцати двух представителей высшего духовенства, двухсот пятидесяти восьми бояр и боярских детей, высших и низших должностных лиц, девяти земельных собственников, пятидесяти трех московских купцов, двадцати двух смоленских купцов или имеющих занятия в этом городе. Никаких следов участия других элементов населения мы не находим в этом списке. Это совещание «служилых людей» при участии некоторых компетентных специалистов. Польские отношения интересовали торговые круги, и особенно пограничных купцов. Никаких намерений вернуться к вечевым порядкам или усвоить начала западноевропейского представительства не было. Мы знаем, что на Руси существовали освященные Соборы – совещания иерархов, созывавшиеся периодически еще в глубокой древности для обсуждения тех или иных вопросов, касавшихся как церковных, так и государственных дел. Быть может, эти освященные Соборы и подали мысль о созыве аналогичных совещаний, получивших впоследствии название Земских соборов.
Старое вече отошло в область преданий. В политической и социальной организации московской державы не было основания для развития представительных начал, имевших место у других славянских и германских народов. Для перехода от вече к народному представительству здесь не было таких промежуточных форм, как съезды дворянства, magna consilia, Herrentage. Подобно Боярской думе, Земский собор явился видоизмененным старым русским обычаем. Русские князья совещались некогда со своей дружиной, на место которой впоследствии стали служилые люди. С расширением административной деятельности явилась необходимость в служебном представительстве. Всех служилых людей ведь нельзя было собрать в Москве. Правительство и прибегло к выборному началу для распределения служебных функций. С другой стороны, эти избранные представители служилого сословия оказались как бы его депутатами. Так и установился обычай созывать в столице совещания избранных должностных лиц. Задачей их было обсуждение очередных вопросов администрации или совместное решение каких-нибудь общих дел. Доступ на собрания определялся особой системой. Какова же была эта система? Производились ли выборы и в какой форме? Мы об этом ничего не знаем. Во всяком случае, можно полагать, что должностные лица являлись на Соборы только как представители администрации и забота о социальных нуждах их не касалась. Они возвышали свой голос не как защитники каких-нибудь корпоративных групп, но как орган правления. Центральная власть призывала их, чтобы получить от них сведения и вручить им свои инструкции. Это все. Никакого действительного обсуждения вопросов не было. Даже в тех случаях, когда правительство делало вид, что спрашивает совета у собрания, оно, в сущности, только давало ему свои приказания.
О каких-либо политических правах этих мнимых представителей и их избирателей никогда не возникало существенного вопроса. Московское правительство иногда как бы заигрывало с Соборами, пользуясь неопределенностью их положения. Ни одно из этих совещаний не оставило после себя следов законодательной работы и даже никакого самостоятельного решения. Переход князей с одного места на другое и связанный с этим неустойчивый характер русских учреждений мешали развитию корпоративных начал и образованию классов. Группировка разрозненных общественных сил поэтому сделалась задачей центральной власти, которая, естественно, не думала о правах народа, а заботилась главным образом о том, чтобы положить на него разного рода обязанности. Впоследствии в своем основании новый строй свелся к принципу повинности, тяглу. Введение выборного начала в эту систему нисколько не поколебало ее основания. В обществе мало были развиты социальные интересы, его элементы, можно сказать, недостаточно понимали свои нужды. Благодаря этому выборы и депутатские полномочия были просто новой повинностью, присоединявшейся к общему тяглу. Выборная основа Соборов, как мы видели, не доказана, но если даже мы допустим ее существование, то все-таки она будет представляться не завоеванием стремящегося к свободе народа, а правительственным заданием, вызванным нуждами государства. Земские соборы были продуктом административного творчества, а не плодом продолжительной национальной работы. Их можно назвать надстройкой, механически добавленной к старому неуклюжему зданию, но никак нельзя считать следствием внутреннего развития. Это эпизод эфемерного свойства в истории Русского государства. С 1550 по 1653 год было созвано шестнадцать Соборов, и после закрытия последнего из них не осталось ни живой памяти, ни сожалений о них. Соборы были вызваны к жизни произвольным решением правительственной власти и произвольно той же властью были уничтожены. Ни существование, ни исчезновение их не оставило никакого следа в судьбе русского народа. Пусть даже не правы те историки, которые утверждают, что эта ветвь славянства не способна к свободным формам политической жизни, пусть кажется клеветой их положение, что русская нация обречена на вечное рабство абсолютизму, все-таки в XVI веке не было никакой серьезной попытки в стенах Кремля ввести парламентарный строй.
