Мы сталкиваемся со множеством проблем, которые приходится решать. Давайте начнем думать. Давайте начнем создавать. Давайте агитировать за то, чтобы у нас было больше фанка, больше соула, больше поэзии и искусства. Давайте отойдем от наблюдения и продаж. Нам нужно больше художников-программистов и художественного программирования. Нашим мыслящим машинам пора повзрослеть, выйти из подросткового периода, который длится уже 40 лет.
Будущее для нас закрыто
Ханс Ульрих Обрист
Содиректор по выставкам и программам, директор по международным проектам Serpentine Galleries (Лондон); автор книги «Пути кураторства» (Ways of Curating)
[112]
В своем одноименном стихотворении (также давшем название эпохальной документальной ленте Адама Кертиса) Ричард Бротиган предрекает будущее, в котором «за всем следят машины благодати и любви», или, иносказательно говоря, «мыслящие» машины. В настоящей работе я использую термин «мыслящие» для обозначения машин, которые мыслят в чисто алгоритмическом и вычислительном плане, — те, что созданы инженерами, а не те, что могли бы быть действительно разумными.
Кертис утверждает, что мы живем в «статичной культуре», которая слишком часто связана с одержимостью копированием и воспроизведением прошлого. Он указывает на то, что эра мыслящей машины приводит скорее к косности, а не к обновлению. Наши жизни все больше записываются, регистрируются и тиражируются; мы стали каннибалами, которыми движет стремление потреблять собственную историю и страх перед нарушением ее устоявшихся норм.
В какой-то мере будущее для нас закрыто, мы закоснели; мы застыли в одной версии самих себя, которая становится все более ограниченной. Благодаря (хотя благодарить тут не за что) таким новомодным инструментам, как рекомендательные сервисы, мы находимся в бесконечной петле обратной связи, построенной по принципу «Люди, которым понравилось это, также выбирают вот это». Мы рискуем еще глубже увязнуть в кертисовской идее you-loop
[113], и природа человечности может оказаться искаженной машинами-трудоголиками, из-за которых многие из нас выйдут в тираж. Вопрос Edge указывает на начало следующей главы в истории/эволюции человека; мы стоим на пороге нового понимания людей, новой цивилизации.
Оптимистический подход к вопросу о мыслящих машинах можно найти у ливанско-американской поэтессы Этель Аднан, которая в этом году отмечает свое девяностолетие. По ее словам, мыслящие машины могут мыслить лучше, чем мы, — хотя бы потому что они не будут утомляться так же быстро, как мы. Они также могут ставить вопросы, на которые мы не привыкли отвечать. Этель говорит, что больше всего ее волнует проблема другого порядка. Однажды, рассматривая изображение робота, напоминающего полный доспех средневекового рыцаря, она немедленно представила пожилую женщину, совершенно одинокую, как это часто сейчас бывает с пожилыми людьми, и подумала, что единственный ее друг — такой вот человекоподобный предмет, который умеет помогать по хозяйству и разговаривать, и что эта женщина влюбляется в робота; и тогда Этель расплакалась.
Идея о мыслящих машинах играет важную роль в творчестве еще одного человека искусства — художника Филиппа Паррено, работающего с алгоритмами, которые стали для него заменой кинематографу в качестве модели восприятия времени. В прошлом веке Жиль Делёз в своих сочинениях о повторении и различии в кино сделал акцент на том, что фильм развертывается во времени и состоит из сменяющих друг друга плоскостей движения. Как показывает Паррено, Делёз, отталкиваясь от этой теории, рассматривал механизированное и стандартизированное движение в фильме как средство воспроизведения и репрезентации жизни. Работа Паррено с мыслящими машинами исследует то, как алгоритмы сегодня меняют наше отношение к движениям, ритмам и времени. В терминах Лейбница этот вопрос прозвучал бы так: «Являются ли машины духовными автоматонами?»
Нематериальная мыслимая машина
Ку Джонг Эй Гу Чона
Художник-концептуалист
Мы можем перейти к нематериальной науке, а затем создать нематериальную мыслимую машину, начав с очень простого руководства по программированию.
Смятение и томление
Ричард Форман
Драматург и режиссер; основатель Онтологически-истерического театра
Возможно, вопрос (если под вопросом понимать проблему) на самом деле представляет собой ложную проблему? Очевидно, что машины вычисляют, «пишут» стихи, организуют большие объемы информации и т. д. Что-то из этого можно назвать мышлением? (Я мыслю? Но что именно я делаю, когда думаю, что думаю?) Один ответ: я ощущаю муки — дыру в моем «наследственном», гладко текущем дискурсе (внутреннем или внешнем).
Так что — разные варианты?
Я проваливаюсь в эту дыру, то есть я либо испытываю такое смятение, что перестаю думать, либо извлекаю из ее пустоты идею или решение (в моем случае произведение искусства), достигающее так называемого желаемого результата: то есть другие (некоторые из них) реагируют определенным образом. Не так уж интересно на самом деле. Умеют ли так «ориентированные на результат» машины? Вот как я думаю — в смятении и томлении. Машины могут прийти в смятение? Они когда-нибудь «перестают думать», когда думают?
Когда я монтирую фильм, мой видеоредактор иногда «вылетает», если компьютер перегружен, но такой сбой не создает в машине никакой дыры, никакой пустоты, которая подпитывала бы мысль. Когда я «вылетаю», есть вероятность, что что-то войдет в мое затуманенное, несфокусированное сознание, и я смогу двинуться в новом направлении. Это та часть моего мышления, которую, я полагаю, компьютер воспроизвести не в силах. Я ошибаюсь? Мои познания о машинах невелики. Я бестолочь, поэтому мечусь туда-сюда и иногда на что-то натыкаюсь. Что-то глубокое и замечательное? Один шанс из ста — может быть.
О’кей. Я чувствую эту дыру, которую, как я привык считать, надо заполнять (обычно чем-то уже известным). Я придерживаюсь мнения, что заполнить ее — все равно что немножко умереть. Лучше так: что я могу сделать — так это построить вокруг нее святилище, чтобы дыра стала более «звучной», однако все еще «пустой». (Я полагаю, что именно так и может работать серьезный художник — а кто еще?) Но «строительство» вокруг дыры — это не творческое мышление, а то, что делается вместо творческого мышления, хотя тут есть о чем подумать. Но в дыре-то все и дело: воплощение и развитие «тайны», которая перекликается с «великой тайной», как я «осмысливаю» подлинное содержание «мышления». (Заключает ли это меня в тесную коробочку под названием «я-художник», то есть делает ли невменяемым?)
Допустим, машины могут «как бы мыслить», причем их мощность и сложность растут, они разворачивают все более и более широкие сети, но те никогда не становятся одной дырой. Машины мыслят? Тавтология. Они облегчают мою жизнь и мое функционирование в обществе. Ясно, что один из видов мышления — не таинственное хождение по кругу в попытках высечь искры, которые как раз и являются искомой «сущностью» (смею ли я такое говорить?).
