Как клинический невролог я склонен полагать, что мы не сможем читать мысли машин. Но также и они не смогут читать наши. У нас не будет общей модели психического. Подозреваю, что мы сумеем изучить это сложнейшее из состояний опосредованно, изучая поведение таких сверхразумных машин — и ближе нам не подойти. Они преодолеют эту границу, когда начнут размножаться и искать источники энергии, которые будут полностью контролировать самостоятельно. Если такое случится на моем веку (что весьма маловероятно), то судить о том, ждет ли нас утопия или антиутопия, я буду, только основываясь на моем мышлении, как водится, искаженном, поскольку аналитические рассуждения в нем всегда будут окрашены чувствами и эмоциями.
Им не понять сущности человеческих переживаний
Эльдар Шафир
Преподаватель психологии и связей с общественностью, Принстонский университет; автор, совместно с Сендилом Муллайнатаном, книги «Дефицит: Почему так плохо иметь слишком мало» (Scarcity: Why Having Too Little Means So Much)
Мышление существует во множестве форм, от решения задач по оптимизации чего-либо и игры в шахматы до ведения ученой беседы или сочинения прекрасной музыки. Но мне интересно: что машины, которые предположительно мыслят, могут думать о вещах, в сущности, человеческих? А ведь таких вещей много.
Рассмотрим трогательное описание из «Ради чего я живу» Бертрана Рассела:
Всю мою жизнь пронизывали три страсти, простые, но неодолимые в своем могуществе: жажда любви, тяга к знанию и мучительное сочувствие к страданиям человечества. Как могучие ветры, носили они меня над пучиною боли, увлекая из стороны в сторону и порой доводя до отчаяния
[70].
Хотя Рассел был прославленным мыслителем, то, что он описывает, так или иначе знакомо всем нам. Но что из этого поймет машина? Может ли она чувствовать «жажду любви» или «мучительное сочувствие к страданиям человечества»? Может ли ее «носить над пучиною боли из стороны в сторону до отчаяния»?
Если мы примем некую компьютерную метафору разума (я принимаю), то все сантименты должны в конечном счете быть результатами физических процессов, которые в теории могут происходить в машине. Но сами эти вещи часто очень человеческие. Если мы согласимся, что мужчины не до конца понимают материнскую любовь; что тому, кто всегда ел вдоволь, не понять мук голода; что свободному не понять, что значит быть в заключении, — тогда машины, независимо от того, насколько хорошо они «мыслят», могут не суметь постичь многие вещи. А эти вещи — сущность человеческих переживаний. В опере мы сопереживаем Аиде, которая в ужасе от собственных слов «Ritorna vincitor»
[71] и понимает, что разрывается между любовью к Радамесу и преданностью своему отцу и своему народу. Сможет ли машина испытывать те же чувства, что и Аида, или переживать, как все мы, когда видим, как она молит богов сжалиться над нею? Сможет ли машина испытывать страх смерти, если она не живет? Похоть, если у нее нет половых органов? Или те ощущения, что приходят вместе с мигренями, морщинами или обычной простудой? Легко представить машину в нацистской форме и еще одну машину, которую мы назовем Софи. Но когда первая заставляет вторую сделать ужасный выбор, сумеет ли первая испытать садистское удовольствие, а вторая — кошмарную безысходность вроде той, что изображена в книге Стайрона «Выбор Софи»
[72]?
Если машины неспособны в полной мере к типу мышления, который включает страсти и страдания наподобие тех, что мы видим у Рассела, Аиды или Софи; если они не могут испытывать томление, желание, решимость и унижение, лежащие в основе мышления набоковского Гумберта, конрадовского Куртца, мелвилловского Ахава или толстовской Анны; если они ничего из этого не могут, то, наверное, они действительно неспособны мыслить.
Интуитивная теория машины
Кристофер Шабри
Адъюнкт-профессор психологии Юнион-колледжа; автор, совместно с Дэниэлом Саймонсом, книги «Невидимая горилла, или История о том, как обманчива наша интуиция» (The Invisible Gorilla: How Our Intuitions Deceive Us)
[73]
Я часто задавался вопросом: почему нам, людям, так тяжело здраво размышлять о мыслящих машинах.
В литературе, кино и играх они часто изображены копиями людей, иногда вплоть до формы тела и его частей, а их поведение указывает на то, что и думают они во многом так же, как мы. Но мышление не обязано следовать человеческим правилам или моделям, чтобы считаться мышлением. Примеров тому множество: шахматные компьютеры умнее людей не потому, что они думают так же, как люди, только лучше, а потому, что они думают совсем по-другому. Успешный перевод с одного языка на другой может быть выполнен без глубокого знания грамматики.
Эволюция наделила человека способностью представлять и осмысливать содержание других человеческих разумов. К моменту поступления в школу дети умеют учитывать, что разные люди знают об одном и том же наборе фактов (необходимое условие для того, чтобы научиться лгать). Позже, став взрослыми, мы используем эту способность, чтобы договариваться, сотрудничать и решать задачи для извлечения личной и общей выгоды. Эта часть ментального оснащения часто называется моделью психического и действует даже в ситуациях, где отсутствуют «разумы», которые можно было бы представить. Видеозаписи, на которых двухмерные фигуры движутся по экрану компьютера, могут рассказывать истории о любви, предательстве, ненависти и насилии, существующие исключительно в голове у зрителя, на время забывающего, что у многоугольников нет эмоций.
Может быть, нам сложно думать о мыслящих машинах, потому что у нас нет соответствующей интуитивно понятной модели. Смоделировать в уме даже простое механическое устройство из нескольких взаимосвязанных шестеренок, скажем чтобы выяснить, в какую сторону, быстрее или медленнее будет крутиться последняя из них при вращении первой, задача чертовски сложная. Сложные машины, состоящие из абстрактных алгоритмов и данных, еще более далеки от нас при тех умственных способностях, которыми мы располагаем.
Возможно, именно поэтому когда мы задумываемся о мыслящих машинах, то воспринимаем их как разумных существ — практически как людей. Мы применяем лучшие инструменты, которые есть у нашего мозга, а именно модель психического и универсальное мышление. К сожалению, первая не предназначена для таких задач, а использование второго затруднено ввиду наших ограниченных способностей к концентрации внимания и выделению оперативной памяти. Конечно, у нас есть дисциплины вроде физики, инженерного дела и теории вычислительных систем, которые учат нас, как понимать и как строить машины, в том числе мыслящие, но для усвоения хотя бы основ этих дисциплин требуются годы систематического обучения.
