— Хочешь, поменяемся?
— Хочу!
Федор Иванович чуть помолчал, потом покачал головой:
— Нет, на мой трон тебя посадить не получится. Все же люд православный мне присягает, а не тебе. Я велю поставить твой трон рядом с моим.
Ирина еще раз поцеловала мужа. Улыбнулась:
— Я полагала твое возвращение совсем не таким… Мой возлюбленный супруг…
Она подумала, сдвинулась ниже, стянула с царя один сапог, второй, затем распутала завязку штанов.
— Зачем ты сама, Иришка? — приподнялся Федор Иванович. — Позови слуг!
— Я раздеваю любимого, мне не в тягость, — стянула с мужа бархатные штаны царица.
— Вот уж не думал я, когда венчаться уходил, что после великого торжества еле двигаться смогу, — покачал головой царь всея Руси.
— Это что… — разоблачив супруга, вытянулась рядом с ним Ирина и заглянула в глаза Федора. — Когда я убегала в ночь со своим любимым, меньше всего ждала, что он уводит меня к царскому трону.
— Весь мир к твоим ногам, моя ненаглядная. — Молодой мужчина перекатился и оказался сверху. И стал целовать Ирины глаза, брови, носик, губы…
Похоже, боли в руках и теле его уже больше не тревожили.
19 января 1588 года
Москва, Кремль, Грановитая палата
По всей столице с самого рассвета звенели на всех храмах колокола, шли торжественные службы, а въехавшую через Смоленские ворота красную карету люди встретили радостными криками и лентами, которыми на ходу украшали сбрую лошадей и выступающие детали самого возка. Разумеется, едущий через город пассажир не мог не обратить внимания на столь восторженный прием — укутанный в меха старец отодвинул занавеску и осенял из окна собравшуюся толпу крестным знамением.
Медленно миновав улицы Китай-города, карета въехала в Никольские ворота, прогрохотала колесами по деревянной мостовой и остановилась возле Грановитой палаты. Соскочили с запяток слуги, откинули от дверей складную лесенку. По ней спустились два монаха, в накинутых поверх ряс тулупах, встали по сторонам и подали руки старцу в рысьей шубе и горностаевой шапке, крытой сукном с вышитыми ликами святых. Сошедший на ступени старик имел морщинистое, сухонькое и узкое лицо, но вместе с тем обширную, широкую и окладистую, до самого пояса бороду, белую, как московский снег.
Поддерживаемый слугами и монахами, старец поднялся по длинным пролетам, вошел в распахнутые двери, миновал сени и оказался в огромном жарком зале, сложенном, казалось, из чистого золота и освещенном таким количеством свечей, что в нем было светло, как на улице. Здесь находилось множество священников, облаченных в парчовые и бархатные ризы, с посохами, увенчанными крестами. И все при появлении гостя склонились в почтительном поклоне.
Старик повел плечами — монахи отпустили его и сняли шубу, оставив в красной бархатной мантии. После чего гость уже сам одолел оставшиеся до трона шаги. Остановился перед молодой женщиной, одетой в усыпанное бесчисленными самоцветами платье, сотканное из червонного золота, и в золотой же накидке. Немного помолчал. Наконец склонил голову и на хорошем арабском языке произнес:
— Приветствую тебя, благоверная и любезная в царицах Ирина, украшение востока и запада, и всея Руси, северных стран и утверждение веры православной!
— Рада видеть тебя во владениях наших, святитель Иеремия! — тоже по-арабски отозвалась женщина и поднялась с трона, спустилась навстречу патриарху: — Легка ли была дорога твоя? Не случилось ли тревог? Не притомился ли?
— Благодарствую, царица, дорога вышла долгая, но не тяжкая, ибо средь земель воистину христианских протекала, мимо людей истинной веры, — ответил старец.
— Благослови меня, отче, ибо грешна я и бездетна, — склонила голову женщина. — Благослови на здоровье и чадородие…
— Благословляю тебя, чадо… — перекрестил царицу патриарх, подал для поцелуя свою руку. — Я стану молиться за тебя.
— Благодарю тебя, отче… — Ирина поцеловала холодное сухое запястье, вернулась на трон. — Я рада, святитель, что столь великий константинопольский патриарх прибыл сюда для учреждения в нашей державе православной патриаршей кафедры!
— Посещение столь великой православной земли есть радость для меня, христианского пастыря, и есть долг мой пред Господом, — степенно ответил Иеремия. — Все мы в граде святом Иерусалиме молимся о благополучии приходов русских и крепости духа вашего, о чистоте душ христианских.
— Надеюсь, столь же усердно вы станете молить Господа и о чадородии моем, — после короткой заминки склонила голову царица Ирина…
Спустя пять часов в царских покоях Великокняжеского дворца возле накрытого стола царица Ирина Федоровна, уже переодевшаяся в просторный бархатный летник, обняла своего мужа, поелозила носом в темной курчавой бороде, крепко поцеловала, прижалась всем телом:
— Ты сегодня припозднился, милый. Опять, что ли, известка с камнями потерялась? Али еще новый город какой строить затеял? Мало тебе, что ли, крепостей в порубежье русском?
— Сейчас, что покажу… — Государь протянул руку к слуге, только что принявшему верхнюю одежду: — Пояс подай!
Расстегнув поясную сумку, правитель всея Руси достал тончайшую нить, подбросил в воздух и дунул, вынудив порхать, ровно легкое птичье перо:
— Угадай, что это?
— Шелк? — напряженно наморщила носик женщина.
— Кудель! — широко улыбнулся Федор Иванович. — Начесывается с самого обычного льна, коли его растирать немного подольше перед прядением. При достаточном тщании из нее тянется нить, ничуть не толще шелковой, хотя и не такая прочная. Но для ткани сие не важно. От вуали большой крепости и не требуется.
— Дорого, вестимо, получится…
— Привозная все едино дороже. Своя же, даже дорогая, в нашу, а не чужую казну прибыток принесет. Богатство державы трудами каждодневными прирастает. Кто-то пашню поднимет, кто-то бархат соткет, кто-то мельницу построит. С каждого по малому алтыну, а казне царской лишний рубль. — Государь снова поцеловал свою жену и опоясался ремнем поверх рубахи. Удерживая друг друга за руки, супруги сели к столу, где их ожидало скромное угощение: жареные пескарики, соленая семга, ароматная гречневая каша, мед в серебряных чашечках и маленькие булочки, курага с инжиром и пастила. — А как твое развлечение сегодня прошло?
— Гость наш греческий крутил и юлил, но о кафедре патриаршей в Москве так ни слова и не сказал. Вестимо, учреждать не желает.
— Вот прохиндей! — изумленно выдохнул Федор Иванович. — Я же ему триста рублей заплатил! И остальным сидельцам константинопольским тоже серебра отослал изрядно.
Кравчий насыпал ему в тарелку кашу, отпробовал. Добавил масла и отпробовал еще раз. Ирина тем временем таскала в рот пескариков прямо с блюда. Ее кравчей оставалось только налить и отпробовать пряный сбитень.
