— Тринадцать, — ответил Рейман. — Но у большинства солдат нет оружия. А у тех, у кого оно есть, осталось не более пяти патронов. Кроме того, у многих нет обмундирования.
К полудню советские войска, прорвавшиеся через Зеелов, настолько приблизились к Берлину, что артиллерийские снаряды начали рваться уже на улицах города. Глухие отзвуки взрывов можно было слышать даже находясь в бункере, где в этот момент Кребс и Йодль докладывали об обстановке у Хейнрици. Войска Буссе и Мантейфеля держались неплохо, но Жукову удалось прорвать оборону у Врицена, и его войска почти достигли Ораниенбурга. Под угрозой окружения оказалась армия Мантейфеля. Для того чтобы не допустить этого, Хейнрици бросил в бой небольшой резерв — ядро нового танкового корпуса под командованием генерала Феликса Штейнера — в сорока километрах от Берлина.
Гитлер даже встрепенулся. Для него имя «Штейнер» было магическим, так же как и имена Скорцени и Руделя. В феврале именно благодаря отчаянной атаке Штейнера в Померании удалось задержать продвижение Жукова. Фюрер принялся сосредоточенно рассматривать карту. Наконец он поднял голову. Глаза его блестели. Контрнаступление! — вот что нужно. Штейнер нанесет сокрушительный удар с юго-востока и разгромит передовые части Жукова. Одним ударом можно спасти Берлин и лишить русских возможности окружить Мантейфеля.
— Офицер, который допустит бегство своих солдат, будет лишен жизни в течение пяти часов! — твердо заявил он.
Возражений не последовало, и приказ передали Хейнрици, который, в свою очередь, неохотно сообщил о нем тому, кому предстояло претворять его в жизнь.
Из всех невероятных приказов, полученных Штейнером за последние несколько месяцев, этот был самым фантастическим. Его танковые войска были не более чем названием. Они насчитывали всего лишь десять тысяч солдат, прибывших из Данцига и Штеттина кораблями. И с этими изможденными людьми и горсткой танков ему предстояло разгромить стотысячную армию, действовавшую при поддержке мощной танковой группы.
[38]
Ближе к концу дня Хейнрици узнал, что бронетанковые войска Конева стремительно продвигаются к Берлину. В шесть часов сорок пять минут вечера он позвонил Кребсу и приказал отвести 9-ю армию ночью из опасения, что ее могут полностью отрезать.
— Пусть это решение будет на моей совести, — сказал Хейнрици, когда из Берлина не последовало никаких комментариев.
— Ответственность за приказы берет на себя фюрер, — хладнокровно ответил Кребс.
— Это не имеет значения. Ответственность за свои войска я несу сам.
Той же ночью Хейнрици позвонил Кребс и с волнением передал ему, что Шернер остановил Конева на подступах к Берлину.
— Противника отрезали с тыла, — сказал он. — Фюрер еще раз подчеркнул, что его решение оставить 9-ю армию на своем месте остается в силе. Он считает, что если они останутся на позициях, то Шернер сможет атаковать русских еще раз.
— Когда он планирует сделать это?
— Через два-три дня.
Хейнрици не сомневался, что Буссе к тому времени будет окружен.
— Слишком поздно, — сказал он и повесил трубку.
Хейнрици оказался прав. Войска Конева удалось задержать только на короткое время, и вскоре они с удвоенной энергией стали продвигаться к Берлину.
Глава 23
"Фюрер в состоянии коллапса!"
Хотя Сталин и заверил Гарримана в том, что основной удар советских войск будет направлен на Дрезден, к 22 апреля его истинные намерения были понятны даже самому наивному человеку. Действительно, Конев направил часть своих войск на Дрезден, но гораздо более крупные силы пробивались через войска Шернера и Хейнрици и к рассвету дошли до Люкенвальде, в пятидесяти километрах от бункера Гитлера. В шесть часов небольшой русский броневик уже мчался на полной скорости по главной дороге лагеря для военнопленных Шталаг ПА. 17 000 полуодетых военнопленных высыпали из бараков с приветственными криками. Когда машина остановилась и вышел водитель, русские заключенные схватили его в охапку и стали с ликованием подбрасывать в воздух.
Через четыре часа к главным воротам лагеря подошли несколько танков. На головном танке сидел рослый солдат, играл на аккордеоне и пел песню. В грузовике на полугусеничном ходу еще один солдат играл на балалайке. Создавалось впечатление, что для них вполне естественно идти в бой с музыкой. Русские солдаты пожимали всем руки, раздавали вино, водку, пиво и выпивали за Большую Тройку, за Эйзенхауэра, Конева, "летающие крепости", «штурмовики» и «студебеккеры». Затем колонна русских поехала дальше, но один танк остался и проехал по забору из колючей проволоки, и командир крикнул по-немецки, что теперь все свободны.
В то утро в бункере рейхсканцелярии в основном говорили только о Штейнере. Начал ли он наступление с севера, чтобы дать передышку Берлину, или нет? Если начал, то насколько ему удалось продвинуться? Гитлер уже десятки раз задавал этот вопрос Кребсу, и каждый раз не получал никакого ответа.
В одиннадцать часов Кребс наконец связался с Хейнрици по телефону, но не успел он сказать и слова, как генерал перебил его:
— Сегодня у Гитлера последний шанс выехать из Берлина. У меня просто недостаточно сил, чтобы прийти ему на помощь.
Когда Кребс спросил у Хейнрици о Штейнере, то Хейнрици хотелось расхохотаться, но он лишь вежливо заметил, что глупо хоть мало-мальски надеяться на него. Голос Кребса начал срываться. Он стал кричать, что для Хейнрици дело чести не допустить окружения Берлина. А оставить Гитлера означает покрыть себя позором.
Это только подлило масла в огонь.
— Вы мне говорите, что я не должен допустить этого позора. И тем не менее против моей воли, вопреки моим предложениям и даже несмотря на то, что я передал командование в ваше распоряжение, вы не разрешаете мне отвести войска для защиты фюрера.
Кребс не успел ответить, поскольку связь прекратилась. Когда ее удалось восстановить, то он сказал Хейнрици:
— Фюрер еще не согласился на отвод войск, поскольку это даст противнику возможность расколоть Германию на две части: северную и южную.
— Это уже свершившийся факт, — сказал Хейнрици и затем попросил Кребса еще раз обратиться к фюреру с просьбой разрешить отвести войска и дать ответ к часу.
В три часа было получено разрешение на отвод части войск Буссе.
Хейнрици сразу же позвонил Буссе, но тому решение не понравилось.
— Это все полумеры, — сказал он. — Либо я отвожу все войска, либо останусь.
— Хорошо, отступайте, — принял решение Хейнрици.
Приказ был неконкретным, и Буссе мог расценивать его как разрешение на отвод всей армии. Однако он не мог допустить, чтобы Хейнрици взял на себя такой груз ответственности.
