Безуспешный Капповский путч и прокатившаяся за ним волна радикализма сильно отразились на нашем индустриальном регионе. Умиротворить взволнованные умы уже не представлялось возможным. В следующем году по многим промышленным городам Рура пронеслась новая волна забастовок и уличных боев. На восстановление спокойствия требовалось время. Не успела миновать угроза революции, как экономику затрясло под тяжестью репараций.
Инфляция
[9] нарастала, медленно, но неуклонно разоряя средний класс Германии, не разбиравшийся в монетаризме
[10]. Даже мой отец больше его не понимал. Однажды по возвращении из деловой поездки он с возмущением рассказал мне, что отель, в котором он обычно останавливался, потребовал двойную цену за его номер. Он отказался платить новую цену и поселился в другом номере, стоившем столько, сколько он привык платить. Но это оказалась жалкая мансарда под самой крышей! В другой раз отец приказал продать пакет ценных бумаг, по, казалось бы, выгодной цене, а в действительности сумма в бумажных марках оказалась дутой.
Самым серьезным последствием инфляции было то, что она не позволяла привести зарплаты в соответствие с постоянным ростом прожиточного минимума. Семья рабочего больше не могла приобретать товары первой необходимости, ибо недельная зарплата, покупательная способность которой уменьшалась с каждым днем, не давала возможности распределить ежедневные покупки на неделю, следующую за получением зарплаты. Чтобы исправить ситуацию, рурские промышленники в конце концов выпустили нечто вроде чрезвычайных денег постоянной стоимости; это позволяло домохозяйкам регулярно совершать покупки в кооперативных магазинах для рабочих.
Пока мы обсуждали пути и способы преодоления этих трудностей, в начале 1923 года французское правительство Пуанкаре решило оккупировать промышленный регион
[11]. 11 января французские и бельгийские войска вошли в Эссен и Гельзенкирхен. На следующий день оккупация распространилась на Бохум, Дортмунд и весь Рурский бассейн. В нескольких городах произошли кровопролитные стычки между войсками и населением, в ходе которых было убито несколько рабочих.
На мой взгляд, этот акт насилия со стороны Пуанкаре мог дать нам шанс денонсировать Версальский договор. В сущности, решившись на такую крайнюю меру, как военная оккупация целого региона Германии под предлогом несоблюдения сроков некоторых совершенно незначительных поставок, бельгийское и французское правительства первыми нарушили договор, выполнение коего они якобы хотели обеспечить. Даже британские юристы никогда не признавали существования законных оснований для оккупации Рура.
В Гамбурге собрались представители немецкого угольного консорциума. Я приехал на заседание вместе с такими промышленниками, как Кирдорф, Крупп фон Болен, Клёкнер и Хуго Штиннес. Я полагал, что оккупацией Пуанкаре нарушил Версальский договор, и раз уж мы не воспользовались этим для денонсирования договора, то теперь должны организовать сопротивление.
Второе заседание состоялось несколько дней спустя в Эссене. Остальные промышленники признали мою правоту и попросили меня выступить от их имени. Собрание приняло резолюцию о том, что промышленность будет поставлять уголь союзным державам с согласия берлинского правительства. Одновременно мы послали эмиссара в Берлин с просьбой к правительству прикрыть нас запрещением поставок. Не все были столь же непримиримы, как мы. Через два дня после оккупации прибыли французские инженеры и обратились к владельцам шахт. Некоторые из них вступили в переговоры. Для того чтобы добиться уважения к резолюции, принятой в Эссене, мы решили учредить трибунал для наказания непокорных владельцев.
Для Германии это был весьма критический момент. Если бы Франции удалось завладеть рурской промышленностью, Германия никогда бы не смогла возродиться. Два года спустя я встретился в Париже с начальником отдела министерства иностранных дел, которым тогда руководил Бриан. Он сказал мне: «Во время войны немцы стремились победить Францию, чтобы добраться до ее полезных ископаемых. В период оккупации Рура Франция решила взять реванш и уничтожить Германию, чтобы заполучить ее уголь». Это была чистая правда. Но насколько выгоднее было бы обеим странам прийти к соглашению!
Через несколько дней после вступления французских войск в Рур меня вызвал французский генерал. Он принял меня очень вежливо и спросил: «Промышленники приняли решение осуществлять поставки, на которые Германия согласилась по Версальскому договору?» Я ответил, что правительство Германии считает оккупацию немецкой территории нарушением Версальского договора, а потому мы получили инструкции не осуществлять поставки. Генерал заявил, что в таком случае промышленникам лично придется отвечать за последствия этого отказа.
20 января меня и нескольких владельцев шахт арестовали и перевезли в военную тюрьму Майнца. Там я провел три дня.
При известии о моем аресте среди рабочих наших заводов вспыхнули волнения. В Бохуме еще до этого произошло серьезное столкновение между населением и оккупационной армией. Из-за этих волнений французское правительство решило не приговаривать меня к пятилетнему тюремному заключению, чего я вполне от него ожидал. Военный суд просто наложил на меня штраф в триста тысяч золотых марок. На свободу меня выпустили еще до уплаты этого штрафа.
Когда мы покинули зал суда, население Майнца и делегации рабочих, прибывшие из Рура, устроили огромную демонстрацию в нашу честь. Нас с триумфом доставили к железнодорожному вокзалу. С моим отцом, посетившим судебное заседание, французские власти обращались очень учтиво.
Вернувшись в Мюльхайм, я организовал пассивное сопротивление, которое было ответом Германии на оккупацию. Из-за преклонного возраста мой отец не принимал в этом движении никакого участия. Правительство наложило запрет на поставки угля. Чиновникам приказали не подчиняться приказам оккупационных властей. Железнодорожные служащие начали забастовку. Была остановлена навигация на Рейне. Французам самим пришлось обеспечивать перевозки пассажиров и товаров по автодорогам, железным дорогам и водным путям. Армия заняла выходы из шахт, принадлежавших прусскому государству. Шахтеры тут же покинули шахты. На других шахтах работа продолжалась, но уголь скапливался огромными грудами на поверхности. Ни один поезд, ни один корабль ничего не вывозил ни в Бельгию, ни во Францию.
Для подавления сопротивления оккупационные власти установили таможенный кордон между оккупированными территориями и остальной Германией. Запретили вывоз любых товаров. Тем не менее нам несколько раз удалось отправить целые железнодорожные составы. Литейные цеха Августа Тиссена в Мюльхайме имели собственные товарные станции. Их охраняли бельгийцы. Чтобы отвлечь внимание солдат, мы подсылали к ним милых девушек, прекрасно исполнявших возложенную на них миссию. За выигранное время мы погрузили и отправили, кажется, четыре состава. К несчастью, один из грузов оказался слишком тяжелым и вагонные сцепки не выдержали. Нас застали на месте преступления, и в ходе расследования наш секрет был разоблачен.
