9 ноября Флориан разослал по Дюссельдорфу легковые автомобили, оборудованные громкоговорителями из отдела пропаганды, чтобы собрать народ на демонстрацию против евреев и им сочувствующих. Все нацисты знали, что акция направлена против окружного управляющего. Партийные экстремисты, набранные из отбросов общества, вознамерились разрушать и грабить жилища и магазины евреев, избивая и пытая всех, кто попался бы им под руку. Однако Флориан чувствовал, что в замысленном им подлом деле он не может положиться на дюссельдорфских штурмовиков, и заехал в отделение в Эльберфельде. Этих вооруженных железными ломами бандитов и нацелили на здание местного правительства, которое они сильно повредили и разграбили. Управляющего едва не убили в собственном кабинете; ему чудом удалось бежать.
Как и в других немецких городах, в Дюссельдорфе бушевали разрушения и грабежи. Арестовывали еврейских магнатов, интеллектуалов, врачей и торговцев. Со многими, даже со стариками, обращались чудовищно. Старый – семидесятипятилетний – и всеми уважаемый юридический советник угольного синдиката Хайнеман совершил самоубийство вместе с женой. Его небольшую коллекцию живописи, завещанную городу Эссен, нацисты уничтожили полностью. Флориан организовал эти зверства с особо чудовищной жестокостью под тем предлогом, что убитый в Париже молодой дипломат фон Рат был уроженцем Дюссельдорфа.
Вот такие новости ждали меня по возвращении. Я пришел в ужас. Как государственный советник, я имел право обращаться лично к министру-президенту Герингу. Я немедленно написал ему возмущенное письмо, в котором говорил о нетерпимой ситуации, когда высокопоставленный партийный чиновник организует беспорядки и гнусно нападает на евреев и даже правительственного чиновника, представляющего высшую местную административную власть прусского государства. Я напомнил Герингу, что он сам назначил С… председателем правительства и что тот никогда не скрывал происхождения своей жены. Я со всей твердостью заявил министру-президенту Пруссии, что беспорядки, организованные нацистским гаулейтером в Дюссельдорфе, подрывают авторитет власти и поощряют анархию и самые низкие инстинкты населения. В этих условиях, продолжал я, считаю невозможным оставаться государственным советником, поскольку в моей родной стране это может показаться актом одобрения действий, которые я официально осуждаю. Я просил Геринга принять мою отставку.
Следует добавить, что население Дюссельдорфа, как и многих других городов, не одобряло эксцессов, организованных нацистами против евреев. Несколько дней спустя я обедал в Берлине с Шахтом. Один министр, имя которого я назвать не могу, поскольку он еще находится на своем посту, поздравил меня с моей позицией. «Наконец, – сказал он, – кто-то посмел протестовать против этих зверств». Он еще сказал, что мне следует потребовать наказания Флориана и освобождения всех арестованных евреев. Я снова обратился к Герингу. Через несколько дней маршал прислал ко мне посыльного, с которым передал упрек за отставку, серьезно его огорчившую. Если я вознамерился протестовать, то почему не вышел из состава депутатов рейхстага? Я объяснил, что мое вмешательство базировалось на том, что я – государственный советник и дело касается прусской администрации. Я снова попросил наказать Флориана. Эмиссар Геринга ответил: «Никто ничего не может сделать с гаулейтером, даже сам Геринг». Флориан – друг Рудольфа Гесса, а Гесс не любит Геринга, коего считает соперником.
Чтобы закончить с этим вопросом, я сообщил министру финансов Пруссии, что более не считаю себя государственным советником, и попросил прекратить выплачивать мне жалованье. На это письмо, несомненно по приказу Геринга, не обратили никакого внимания, и мое жалованье продолжало поступать в банк Тиссена, откуда я переводил его на специальный счет и предоставлял в распоряжение министра-президента Пруссии.
В письме, которое я послал Герингу после объявления войны, я напомнил ему о моем протесте против преступлений, совершенных против евреев.
С 1935 года я совсем не контактировал с национал– социалистическими лидерами. Я прекратил выставлять флаг со свастикой и фактически разорвал все отношения с партией. Однако я не предпринял никаких шагов, чтобы сделать свою оппозицию достоянием общественности. Эксцессы 1938 года заставили меня отбросить сдержанность. Моя отставка с поста государственного советника была доказательством не только моего недовольства, но и моего намерения оповестить о полном разрыве с режимом, терпящим подобные зверства. Однако никакой реакции на мой протест не последовало, как случилось бы и с моим протестом против войны год спустя, если бы я вернулся в Германию.
Позже я узнал, что Гамбург был единственным из германских городов, где национал-социалистический гаулейтер Кауфман, выходец из Рейнланда, не допустил нападения на евреев. В крупном городе, которым Кауфман управлял в двойном качестве, как гаулейтер партии и губернатор рейха, не были разрешены ни поджоги, ни грабежи. Поблизости от нас, в Мюльхайме, произошел нелепый инцидент. Еврейская община, почувствовав приближение бури, за несколько недель до беспорядков продала синагогу городу. Нацисты подожгли здание, несмотря на то что оно являлось муниципальной собственностью.
Кроме всего прочего, в этой антиеврейской кампании партия официально выпустила на свободу самые низкие инстинкты, лежащие в основе ее так называемой философии. Национал-социалистическое правительство воспользовалось жалкой привилегией подстрекать и даже орагнизовывать действия, которые во всем цивилизованном мире считаются преступлениями. Иностранцы, находившиеся в то время в Германии, были возмущены сценами садизма и жестокости; они своими глазами видели, как при попустительстве властей поджигаются синагоги. В столице рейха, в центре города, перед окнами посольств штурмовики и юные члены гитлерюгенда по команде своих главарей грабили дома и магазины. В допущении – а на самом деле организации – грабежей, поджогов и даже убийств в концентрационных лагерях национал-социалистический режим, особенно той осенью 1938 года, показал всему миру, что является властью бандитов.
Глава 7
Католический вопрос
Преследование евреев и наступление на свободу совести немецких протестантов в нравственном отношении очень показательные действия. Они дискредитируют правящую нацистскую клику в глазах всего мира, однако этими бесчеловечными методами Гитлер сумел мало-помалу исключить евреев из жизни Германии без серьезных политических последствий внутри страны. Еврейское меньшинство в Германии слишком немногочисленно и слишком разрозненно. Антисемитские выходки, с точки зрения общей политики, могут рассматриваться как ряд отдельных преступлений, за которые исполнителям когда-либо придется отчитаться, а тех, кто награбил еврейское имущество, заставят его вернуть. Однако антиеврейская деятельность может оказаться гораздо более длительной и серьезной. Сегодня ее трудно оценить.
Преследование протестантов менее демонстративно, но имеет более глубокий смысл. Нацистские лидеры вовсе не собираются навести какой-либо порядок среди существующих в Германии многочисленных протестантских сект и церквей. Они пытались объединить протестантизм путем назначения главы церкви с необычным титулом епископ рейха вовсе не по религиозным либо государственно-правовым причинам. (Между прочим, им оказался жалкий человечек Людвиг Мюллер, бывший подчиненный Хуго Штиннеса в Мюльхайме, затем ставший пастором – никто не знает почему.) Нет, цель нацистов была совершенно иной. Они хотели сделать немецкий протестантизм чем-то вроде государственной религии, сначала лишив его всех христианских норм. Для обмана глупцов они назвали это «немецким христианством». Как-то я спросил одного честного крестьянина из Восточной Пруссии, какую религию он исповедует. «Я – немецкий христианин, – ответил он, – ибо я немец». Он не сомневался, что это нечто высшее.
