Обо всем этом я размышлял, пока зять слушал по радио речь Гитлера. Несколько минут спустя он вошел, совершенно обескураженный. «Гитлер заявляет, что немецкая армия вошла в Польшу, – сказал он. – Это означает войну. А еще Гитлер заявил: «Кто не со мной, тот – предатель, и с ним будут обращаться как с предателем».
Эта зловещая фраза была ответом на мою телеграмму. Ее значение совершенно ясно доказала страшная смерть в Дахау моего племянника.
Если бы я остался в Германии, то подверг бы опасности и собственную жизнь, и жизнь всех, кто мне дорог. С согласия жены и зятя я принял решение покинуть страну. По воле Провидения нам не пришлось расставаться в столь критический момент. Я бы никогда не уехал, если бы пришлось оставить детей заложниками гестапо.
Мы выехали в семь утра 2 сентября. У меня был собственный автомобиль, а дети приехали ко мне на своих машинах. Мы отправились без багажа, как будто на прогулку. Одна из обычных экскурсий – вокруг Гаштайна по новому альпийскому шоссе, построенному прежним австрийским правительством, затем по перевалу Глокнер в Италию и обратно по перевалу Бреннер. Вскоре после того, как мы выехали из Гаштайна, путь нам преградил оползень. Накануне ночью здесь пронеслась сильнейшая буря; массы грязи и камней сделали дорогу непроезжей, и рабочие занимались ее расчисткой. Старший сказал мне, что движение вскоре восстановится. Мы прождали три часа, притворяясь совершенно безразличными. В конце концов расчистили достаточно места для проезда. На границе шофер, не посвященный в наши планы, показал мои документы, включая и удостоверение депутата рейхстага, и сказал, что мы едем на обычную экскурсию. Я из машины не выходил. Пограничники пропустили нас, объяснив, что мы должны вернуться на территорию Германии в течение трех часов. Оказавшись у поворота на перевал Бреннер, мы повернули не направо, а налево и поехали по направлению к Италии и Швейцарии. Я не хотел задерживаться в Италии, поскольку она, как все ожидали, могла вступить в войну. Остановились мы в первой же швейцарской деревушке Ле-Пре. Мы были спасены.
Я сразу же набросал меморандум, намереваясь при первой же возможности отослать его Герингу:
«МЕМОРАНДУМ
31 августа в девять часов вечера я послал следующую телеграмму маршалу Герингу. [Телеграмма процитирована выше.]
На заседании рейхстага 1 сентября Гитлер сказал: «Кто не со мной, тот – предатель, и с ним будут обращаться как с предателем».
Я считаю это заявление не только угрозой, но и посягательством на права депутата рейхстага, которые принадлежат мне по нашей конституции.
Я не только имею право на выражение своего мнения, но обязан делать это, если убежден, что Германию подвергают великой опасности. Гитлер не имеет права угрожать мне, если я выражаю свое мнение.
Сейчас, как и прежде, я выступаю против войны. Поскольку война уже разразилась, Германия должна сделать все возможное, дабы закончить ее как можно скорее, ибо чем дольше она длится, тем более суровыми для Германии будут условия мирного договора.
Польша не нарушала договора с Германией, договора, который сам Гитлер неоднократно называл гарантией мира. [Здесь следует вспомнить речь Гитлера от 26 сентября 1938 года.]
Для сохранения мира Германия должна соблюдать все параграфы своей конституции. Нарушение конституции в конце концов приводит к анархии. Клятва верности, данная каждым отдельным гражданином, действенна только в том случае, если и лидеры действуют в соответствии со своими обязательствами.
На заседании рейхстага 1 сентября отсутствовало сто депутатов. Места отсутствовавших заняли функционеры нацистской партии. Я считаю это грубым нарушением конституции и выражаю протест.
Я требую информировать немецкий народ о том, что я, как депутат рейхстага, голосую против войны. Если остальные депутаты действовали так же, общество должно быть об этом информировано.
31 августа, как раз перед тем, как я послал вышеупомянутую телеграмму фельдмаршалу Герингу, мне сообщили телеграммой, что в Дахау скоропостижно скончался некий господин фон Ремниц. Господин фон Ремниц – зять моей сестры, баронессы Берг, проживающей в Мюнхене. Он был интернирован сразу же после аншлюса, очевидно, из-за того, что принимал участие в деятельности легитимистов до аншлюса. Сразу же после его ареста я обращался к гаулейтеру Бюркелю в Вену, но не получил никакого ответа. Это характерно для нынешней Германии. Я требую информации о том, была ли смерть господина фон Ремница естественной или нет. В последнем случае я сохраняю за собой право предпринять дальнейшие меры».
Я собирался отправить меморандум курьером, чтобы быть уверенным в том, что он попадет в руки маршала Геринга. Такая возможность представилась лишь двадцать дней спустя, когда один из моих служащих приехал ко мне в Ле-Пре по делу. Я закончил и доверил ему меморандум, попросив отвезти его в Берлин и вручить маршалу Герингу лично. Но служащий не осмелился выполнить мою просьбу. Он лишь согласился отвезти запечатанное письмо господину Тербовену, гаулейтеру Эссена, который и должен был переслать его маршалу Герингу.
На следующей неделе, 26 сентября, доктор Альберт Фёглер, вице-президент концерна «Объединенные сталелитейные заводы», председателем которого я являюсь, приехал ко мне в Цюрих. В Германии распространились новости о моем отъезде. Впервые об этом объявило французское радио примерно 12 сентября. Геббельс выступил с опровержением. «Что может быть естественнее, – заявил он репортерам, – чем пара недель отпуска для промышленника, напряженно работавшего несколько последних лет?» Долгое время официальный Берлин пытался скрыть факт моего отъезда и его причины.
Доктор Фёглер приехал ко мне за информацией, ибо ни один человек как в Дюссельдорфе, так и во всем промышленном регионе не знал, что и думать. Он также передал мне любопытное устное послание от Тербовена. Гаулейтер Эссена, получивший мое письмо, сказал, что не смог взять на себя смелость передать мой меморандум маршалу, поскольку счел его слишком грубым. В то же время он письменно заверил меня, что Геринг вовсе не получал моей телеграммы от 31 августа, а фюрер, называя предателями тех, кто не разделяет его мнения, и грозя им наказанием, вовсе не имел в виду меня.
Тербовен добавил, что маршал Геринг гарантирует мне отсутствие любых личных или экономических санкций, если я немедленно вернусь в Германию. Однако мне приказали привезти в Германию все рукописные копии вышеупомянутого меморандума от 20 сентября, чтобы уничтожить их вместе с оригиналом.
Таким образом, мне предложили возможность публично отречься от моих политических взглядов в обмен на личный иммунитет в Германии, такой, как я уже получил за границей благодаря статусу депутата рейхстага, а также дали понять, что я понесу материальные убытки, если не вернусь.
Это было странное послание. С одной стороны, Тербовен уверял меня, что Геринг не получал ни письма, ни телеграммы. С другой стороны, он передавал ответ маршала на меморандум, о котором тот якобы ничего не знал.
Фёглер приводил всевозможные аргументы личного характера. Наш разговор длился три часа. Я заговорил о смерти племянника в Дахау: «Вы должны понять, что после этого я вовсе не спешу возвращаться. Сначала пусть опубликуют мой меморандум и представят объяснения по поводу господина фон Ремница. Затем, если пожелают, я напишу второе письмо Герингу, где изложу свою точку зрения. Спросите, как в Берлине к этому отнесутся». Фёглер позвонил и сообщил, что им не нужно еще одно письмо от меня, но я все равно написал. Это письмо будет приведено далее.
