Несколько раз проносится с грохотом мимо кабины огненное дуновение гибели. Финал близок. Мотор глохнет у самой земли, в МиГе все-таки рвутся снаряды. Подготовиться к этому приземлению летчик уже не успел, после удара головой о приборную доску он теряет сознание, осколки разбитых очков секут лицо, ранят глаз. В полуобморочном состоянии Покрышкин вылез из кабины, успел спрятаться под мостиком у переезда. Немцы предпринимали все, чтобы прикончить живучего русского. Но вот у них закончился боекомплект, они уходят…
О чем же первая мысль летчика, еле уцелевшего в такой передряге? Только об одном — не видит правый глаз! «Неужели пришел конец моей летной мечте?!»
Вторая мысль — немцы здесь или наши? Пистолет заряжен и готов к бою. Пожилая плачущая женщина спешит к летчику, отвечает на его вопрос: «Наши, сыночек, наши!» Смыв с лица кровь колодезной водой, Покрышкин счастлив: «Хорошо! Глаза целы, летать буду. Ну и расплачусь же с вами, немцы!»
Командир стрелкового полка, державшего оборону в Малой Токмачке, встретил Александра Ивановича репликой: «А, летчик! Это тебя добивали «мессершмитты»?» Ночью подбитый МиГбыл погружен на трехтонку «ЗИС». Со всех сторон слышался скрежет танковых гусениц… Началась «одиссея» Покрышкина по дорогам захлопнутого генералом фон Клейстом «котла».
«На передовом пункте мне довелось впервые увидеть трагедию переднего края обороны», — вспоминает Покрышкин. Груды окровавленных бинтов, стоны, трупы на соломе.
Здесь, в Малой Токмачке, Александр Иванович был потрясен глазами умирающего семилетнего ребенка, в которых отразилось для него бездонное народное горе…
Вспоминая потом этот полет на разведку, возвращение из которого столь затянулось, летчик повторял: «Кто в сорок первом — сорок втором годах не воевал, тот войны по-настоящему не видел».
Многое предстало перед его глазами. Часть из этих сцен редакторы вычеркивали из его книг…
«Человек в халате, стоявший рядом со мной, схватился руками за свою ногу. Я увидел на нем пробитый сапог. Медик запричитал диким голосом:
— Я ранен! Я ранен! Скорее перевяжите меня и отправьте в госпиталь.
— Замолчи! А то пристрелю тебя! Ты видел пацана с распоротым животом? Он не кричал. Ты же мужчина! — пригрозил ему я, положив руку на кобуру пистолета».
Покрышкин, которому осмотрели и перевязали глаз и лоб, отказался остаться в госпитале. Здесь он узнал, что раненый Степан Комлев, его ведомый, отправлен с другими ранеными в тыл. Но тыла уже не было, немецкие танки и мотоциклисты подстерегали со всех сторон.
По дороге в машине Покрышкин, несмотря ни на что, погрузился в размышления о последнем вылете, клянет себя за заход на штурмовку после проведенной разведки. Отмечает все ошибки ведомого. Как же слабо технически и тактически подготовлены многие летчики…
На станции Верхнетокмак стало известно — проскочить по берегу Азовского моря не удастся, немцы уже в городе Осипенко (Бердянск). Покрышкин и сопровождавшие его с самолетом солдаты вошли в состав колонны, собиравшейся для ночного прорыва в восточном направлении. Приказав разбудить себя в час ночи, Покрышкин, не спавший двое суток, заснул мертвецким сном. Утром обнаружил, что совершил серьезную ошибку — оставил в машине имевшуюся там бутыль со спиртом. Бойцы «загудели» и проспали время сбора… В утренней тишине звучала артиллерийская канонада.
Поехали в Черниговку — ближайшее большое село. МиГ, который Покрышкин упрямо не желал бросать даже в этой гибельной заварухе, грохотал на поворотах и спусках степных оврагов.
В Черниговке находился штаб окруженной 18-й армии. По окраинам уже шныряли немецкие автоматчики. На улочках рвались мины.
Это был черный октябрь 1941-го… 7 октября — катастрофа под Вязьмой. А. Е. Голованов, тогда командир 81-й авиадивизии, был вызван в Ставку:
«… Я застал Сталина в комнате одного… Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила.
— У нас большая беда, большое горе, — услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. — Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий… Что будем делать? Что будем делать?
Видимо, происшедшее ошеломило его.
Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой душевной муки.
… Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сделать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии.
Вошел помощник, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников… Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. Начались доклады».
16—17 октября многих москвичей охватила паника: «Немец в Москве!» На улицах витал пепел сжигаемой документации. Рабочие на шоссе Энтузиастов, ведущем на восток, переворачивали автомашины перетрусивших начальников и директоров.
В Куйбышев эвакуировались партийные и правительственные учреждения, дипломатический корпус. 28 октября в глухом поселке Барбыш Куйбышевской области выводились на расстрел без суда «особо опасные государственные преступники» Я. В. Смушкевич, П. В. Рычагов, Г. М. Штерн, Ф. К. Арженухин, А. Д. Локтионов…
В Черниговке Александр Иванович встретил командующего 18-й армией А. К. Смирнова в последние часы его жизни. Высокий, статный генерал-лейтенант с воспаленными от переутомления и пыли глазами загнанно ходил взад-вперед вдоль лесопосадки…
Смирнов направил летчика к командующему ВВС армии генерал-майору С. К. Горюнову. Выслушав «невеселый рассказ», Горюнов дал совет сжечь самолет и добавил: «Если сам сумеешь отсюда выбраться, то благодари судьбу».
В Черниговку приехали и медики, у которых лечил глаз Покрышкин. От них он узнал, что тяжелораненых взять им с собой не удалось. Не вернулась и машина, на которой увезли Комлева… Александр Иванович не сдержал гневного упрека:
— Несчастные! Всех их перестреляют немцы. Как же можно было бросать раненых? Хорошо, что я не послушался вас… Лежал бы сейчас, прошитый автоматной очередью.
Окруженные, как вспоминает Покрышкин, «уже знали о том, что немецкие войска, особенно их танкисты, раненых советских воинов в плен не берут, уничтожают на месте».
Осенью и зимой 1941–1942 годов развернулась одна из величайших трагедий во всемирной истории — истребление советских военнопленных. Опьяненные успехами на фронтах, немцы еще верили в право «высшей расы» уничтожать недочеловеков — славян. По немецким данным, из 2,9 миллиона захваченных в плен к началу 1942 года осталось в живых 1,1 миллиона! Позднее кровавый пыл немцев и их прислужников несколько угас, но все равно, по данным нашего Генштаба, из 4 559 тысяч пленных советских военнослужащих вернулось только 1 836 тысяч человек… 14 октября в районе Мелитополя — Бердянска, в «котле», куда угодил и Александр Покрышкин, по немецким данным, было захвачено в плен около 100 ООО человек.
