На скоростях в несколько сотен километров в час крутились над морем в своих одиночных кабинах истребители, схлестывались друг с другом на неведомых сухопутному человеку «боевых разворотах» и «косых переворотах». Согнутые адскими перегрузками, теряли сознание, ловили в прицел свастики и звезды… В бою, как пишут летчики, исчезает представление о времени и все решают молниеносные интуитивные вспышки из глубин сознания и подсознания. В одном миге для истребителя — и холод гибели, и счастье жизни.
Тяга мотора для летчика — тонкая нить между небом и землей. Нить, которую обрезает судьба… По глади воды, дробясь друг о друга, шли большие круги от упавших на морское дно самолетов. Набухая горькой соленой влагой, белели на волнах саваны парашютов… Редко кого из сбитых успевали подобрать наши или немецкие катера.
Покрышкина, как сам он пишет, в одном из боев над Цемесской бухтой спасла только «интуиция или телепатия от моего ведомого». Отказал радиоприемник, но что-то заставило оглянуться в заднюю полусферу и увидеть в пятидесяти метрах атакующий «мессер». Мгновенный резкий косой переворот, и пушечная трасса прошла ниже крыла. Маневр, огонь — и немецкий пилот, уверенный в успехе, рухнул в воду. Покрышкин «только в этот момент почувствовал, что весь мокрый от пота. Да, нелегко достается победа…»
О подобных боях один из историков истребительной авиации американец М. Спик пишет: «Выживание в воздушном бою во многом зависит от качества, которое называется предчувствием ситуации. Это, главным образом, способность следить за событиями в быстроразвивающейся, высокодинамичной и объемной ситуации, но есть веские основания утверждать, что предугадывать надвигающуюся опасность пилоту помогает некое шестое чувство». Сколько же таких эпизодов в биографиях известных летчиков!..
20 апреля погиб талантливый молодой летчик Иван Савин, только что представленный к ордену за несколько сбитых вражеских самолетов. Александр Иванович приказал ему проводить до аэродрома подбитый Пе-2 и строго запретил возвращаться в Поповическую одному. Одиночные и поврежденные самолеты — любимые цели «экспертов» люфтваффе. Савин, радостный после очередной победы, ослушался и погиб.
24 апреля жертвой такой же атаки «экспертов» стал Василий Островский, которого Александр Иванович назвал приемным сыном. «Летчики не имеют права плакать», — говорил Покрышкин. Но признавался позднее, как среди благоухания цветущих в Поповической весенних садов особенно тяжко давила сердце тоска…
Островский Василий Поликарпович, 1922 года рождения, Красноградский район Орловской области, деревня Шарок… Немецкие «рыцари», как это они часто делали на Кубани, безжалостно расстреляли сбитого летчика уже под куполом парашюта. Покрышкин принимает решение отвечать тем же.
За день до Островского погиб еще один ученик Александра Ивановича — белорус Степан Вербицкий. Выполняя приказ Покрышкина, он развернулся в лобовую атаку на четверку «мессов», но ведущий пары Паскеев бросил его, трусливо вильнул в сторону. Немцы умело взяли в «клещи» одинокую «кобру». Вербицкий погибал, как Бережной, на глазах у друзей опускаясь на парашюте в ледяную смертную купель.
Уже не первый раз по вине Паскеева гибли на Кубани летчики. Еще 10 апреля погиб Александр Голубев, которого Покрышкин помянул в своей книге словами: «Хорошей, ясной души был боец. Я знал, что он прикроет, не даст противнику ударить сзади, исподтишка». Уже тогда Александр Иванович «не сомневался, что из Паскеева не получится летчик-истребитель. Редко, но попадаются такие бойцы, которые уже после первой неудачи бегут с поля боя. Паскеев был из этой породы… Я с трудом сдержал себя, чтобы не расстрелять сейчас же в воздухе Паскеева. Подлый трус! Он заслуживал такой расплаты — отдал еще одного хорошего летчика на съедение «мессерам». После посадки все летчики потребовали у командования отдать Паскеева под суд. Судьи оказались добрыми дядями и, усмотрев у него нервное потрясение после прошлогоднего сбития зениткой, рекомендовали перевести в авиацию связи. Это решение трибунала возмутило весь личный состав полка. Честные летчики погибают за свою Родину, а трус мог жить и ждать нашей Победы».
Паскеев был приближенным комполка Исаева. Последний даже назначал его командиром группы, в которой летал и Покрышкин. «Но надо сказать, что слабые командиры не держались долго, — писал Александр Иванович. — Война их быстро раскрывала… Бой отбирал лучших, в бою познавался и формировался не только характер воина, но и командира, руководителя». Исаев на Кубани растерял самоуверенность, глядя с КП на кровавые схватки в небе. Сам по-прежнему не летал, однажды даже предложил Покрышкину «проветрить» свою «кобру»…
Кроме Паскеева, немного позднее, в мае, не выдержал страшных боев и был предан суду трибунала еще один летчик, один из тех, кто пришел в полк на пополнение. По его вине погиб Герой Советского Союза Дмитрий Коваль, был сбит Михаил Сутырин.
… Командующий 17-й армии генерал-полковник Руофф признал: «Наступление 20 апреля, в котором приняли участие все имеющиеся в распоряжении силы, пострадало значительно от того, что ему препятствовала атака русской авиации…» Командующий нашей 18-й армией генерал К. Н. Леселидзе писал: «Массированные удары нашей авиации по противнику, пытавшемуся уничтожить десантные части в районе Мысхако, сорвали его планы. У личного состава десантной группы появилась уверенность в своих силах».
Из документов штаба 4-й воздушной армии: 20 апреля «захваченные со сбитых самолетов немецкие летчики с ужасом рассказывали о нашем истребителе «аэрокобра»— этом вездесущем, не дающем буквально дышать с воздуха самолете».
… Еще неделя боев осталась позади. Но затишье длилось недолго. Лично руководивший в Краснодаре подготовкой нового этапа Таманской операции Г. К. Жуков дважды переносил начало наступления на Крымскую, с 20 апреля на 25-е, затем еще на четыре дня.
Утром 29 апреля 56-армия генерала Гречко после артподготовки пошла вперед. Вновь главная надежда немцев — на удары по наступающим больших групп бомбардировщиков.
Вновь взревело моторами, загрохотало в небе былинное воздушное побоище. Тысяча на тысячу самолетов сошлись на участке фронта в 15 километров! Боевой дух высок. Немцы еще уверены в себе. Русские уже не уступят.
— Heil Hitler! Alles fur Deutschland! (Все для Германии!).
— За Родину! За Сталина! За слезы наших матерей…
«И пошла рубка!… Этого описать невозможно… Страх Божий. По всем полям горели факелы их и наших самолетов», — вспоминал Николай Игнатьевич Уманский, в те дни 20-летний шофер оперативной машины штаба 4-й воздушной армии. Доставив на КП командующего Вершинина, он дежурил в укрытии вместе с радистом. Слышал на радиоволнах и видел с расстояния не более шести километров около двух десятков боев, проведенных Покрышкиным. В одном из них «двадцать восемь самолетов носились как разъяренные осы, которым разрушили их гнездо. Страшный гул, молниеносное сближение в лобовой атаке, какой-то душераздирающий вой и свист моторов, стрельба их пушек и пулеметов, стремительность набора и потери высоты!.. Короткий, но жестокий бой, который пронесся как смерч».
