Мародеры были во всех армиях, особенно быстро дисциплина падала после поражений. Иван Бутовский, участник кампании 1805 года, описывает, как 3 декабря, уже после Аустерлица, цесаревич Константин застал в одной венгерской деревне русских мародеров. «Бродяги не ожидали такого посещения. На голос Великого князя «Выходи вон, срамцы!» все зашевелилось и начали вылезать с добычею кто в дверь, кто в окно, а некоторые из-под крыш и погребов. Улица была широкая, и приказано строить их там же в шеренги. В присутствии самого Великого Князя огромный Малороссийского полка правофланговый гренадер завяз в дверях и задержал товарищей сзади; на спине у него была клетка, полная живых гусей и кур, по бокам мешки, набитые разной снедью, а на груди висел свежезаколотый дорогой меринос. Константин Павлович спросил его с досадой, но едва удерживаясь от смеха: «Куда ты, жадная душа, набрал столько?» – «На целую артель, Ваше Императорское Высочество!» – отвечал гренадер, выпачканный весь в муке и оглушаемый гусиным и куриным криком». Гренадер в строю мешался другим то бараном, то клеткой, в конце концов цесаревич велел ему идти впереди вместо тамбур-мажора.
Опустошив ранцы и окрестные деревни, солдаты всех армий переходили на конину, да и она в некоторых случаях была деликатесом. Голодать приходилось всем. В 1799 году русские в Швейцарском походе ели коровьи шкуры, по недостатку дров не имея возможности хотя бы их опалить. В дневнике гренадерского капитана Грязева записано: «Мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые в другое время и смотреть было бы отвратительно; даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из употребления; ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне шерсть, обернувши на шомпол, и таким образом, обжаривая воображением, ели полусырую». (В походах при необходимости вместо соли использовали порох, кашу заправляли свечками, которые тогда делались из сала).
А вот что вспоминал барон Марбо о Прусской кампании 1807 года: «Штаб маршала Ожеро расположился у городских ворот в доме главного садовника герцога (герцог Веймарский находился в рядах прусских войск). Все слуги герцога бежали, поэтому нашему штабу, не нашедшему никакой еды, пришлось ужинать ананасами и сливами из теплиц герцога! Это была слишком легкая еда для людей, которые ничего не ели уже сутки, провели предыдущую ночь на ногах, а весь день в сражении! Но мы были победителями, а это магическое слово дает силы переносить любые лишения».
3
Женщины при армии были и тогда – маркитантки (торговки), офицерские и солдатские жены (при отступлении из Москвы с Великой Армией шли и русские девушки – любовь), проститутки. В Молдавии при Кутузове, например, была «боевая подруга» – молодая женщина, для конспирации переодетая казаком. Об этом «казаке» знали все не только в армии, но и в Петербурге, в том числе и жена Кутузова Екатерина Ильинична.
Такие же обычаи были и у французов. «Массену обычно сопровождала, даже на войне, некая дама X, к которой он был так привязан, что не принял бы даже командование Португальской армией, если бы император не разрешил ему это сопровождение», – вспоминает де Марбо.
Генерала Александра Тучкова 4-го в походах сопровождала жена Маргарита, переодевавшаяся денщиком. В Финляндскую кампанию (зимой 1809 года) она жила в палатке, переправлялась через ледяные реки и снежные заносы. Только в кампанию 1812 года Маргарита Тучкова осталась дома – их сыну не было еще года.
А вот медсестер не было – первые сестры милосердия появились в английской армии только в Крымскую войну 1853 года. Женщин-воинов, амазонок, было совсем немного. В русской армии известна одна – Надежда Дурова. «Гусарская баллада» (пьеса Михаила Светлова, а потом и фильм Эльдара Рязанова) рассказывает историю кавалерист-девицы в облегченном и романтизированном виде. На деле Надежда Дурова сбежала в армию не в 1812 году, а в 1806-м, и вовсе не такой юной – ей было 23 года. Вряд ли она пела перед отъездом песни своим куклам – к тому времени у нее был муж и трехлетний сын. Уже через год ее раскрыли, однако сам император Александр разрешил Дуровой служить в армии, произвел в первый офицерский чин корнета и наградил знаком Военного ордена. Наградил не за так – в сражении под Гутштадтом 24 мая 1807 года Дурова (тогда – рядовой улан Александр Соколов) спасла офицера. Император и окрестил ее: далее она служила под именем Александра Александровича Александрова. Впрочем, тайну знали совсем немногие.
Были «амазонки» и во французских войсках, но там им не приходилось прятаться. Тереза Фигёр, служившая под именем Сан-Жен в драгунах с 1793 по 1815 годы, даже написала воспоминания «Кампании мадемуазель Терезы Фигёр». Мемуары – чистый боевик: драгуна Сан-Жен пытаются женить, он (она?) попадает в плен, его ранят, он убивает, а в конце – хэппи-энд: драгун Сан-Жен выходит замуж за такого же как он (она) наполеоновского ветерана.
У Дуровой история другая: с возрастом она совсем забыла, что она женщина: Пушкин, которому довелось разговаривать с Надеждой Дуровой (он же правил ее мемуары, так что не стоит им слишком доверять), поразился тому, что она говорила: «я пошел», «я поскакал».
4
Одним из «пунктиков» тогдашних королей и генералов большинства воюющих сторон (кроме Наполеона) было единообразие, стремление к тому, чтобы и живые солдаты выглядели так, будто их достали из коробки.
Например, в Павловский гренадерский полк, созданный императором Павлом, набирали под стать ему солдат: невысокого роста, блондинов, обязательно курносых. «Иногда в каком-нибудь взводе павловцев все солдаты выглядели на одно лицо, все похожи, как родные братья, до удивления, до желания суеверно перекреститься: фу, наваждение какое», – писал воспитанник Пажеского корпуса Канкрин.
Требования единообразия распространялись не только на людей: лошадей в кавалерии подбирали по мастям – например, в Кавалергардском полку в 1812 году первый и четвертый эскадроны имели гнедых лошадей, второй – серых, третий – вороных. В английской кавалерии почти полностью погибший при Ватерлоо 2-й драгунский ездил на серых лошадях, за что имел прозвище «Шотландские серые».
Наполеоновские войны были финалом рыцарской эпохи, которая заметна не только в поведении ее участников, но и в деталях обмундирования, особенно у кавалеристов – кирасы, пики, палаши (облегченные мечи). Художники в ту эпоху рисовали мундиры так, чтобы они радовали глаз королей и генералов: яркие краски, высокие султаны и плюмажи. В походе красоты становилось на несколько порядков меньше: солдаты и офицеры лейб-гвардии Измайловского полка высокие черные султаны прятали внутрь кивера, а потом и вовсе, видать, стали выкидывать: когда в Париже царь Александр решил устроить смотр гвардии, султан нашелся только у одного солдата.
Регламентация доходила до смешного: так, Павел Первый однажды на строевом смотру увидел, что мужское достоинство, видимо, по причине утренней эрекции, топорщит солдатские штаны. Казалось – ну и что? Но для Павла и это было, видимо, самоуправство и даже в чем-то якобинство: он издал приказ, согласно которому солдат должен был размещать свое достоинство в левой штанине.
