… Финал эпохи вышел по-своему эпический: вместе с грохотом пушек над полем гремит музыка – это оркестр французской гвардии, 150 музыкантов, посреди океана смерти и ненависти начинает играть марши, будто находится на площади Карусель. В то же время пруссаки, пришедшие от битвы в исступление, ошалевшие от победы (ведь только недавно они едва спаслись в Линьи), запевают гимн Лютера «Могучая крепость»: «Бог нам прибежище, даже если поколеблется земля и трясутся воды морей!». Это 45-й псалом Нового Завета, псалом благодарения, с которым пруссаки ходили в бой еще со времен Фридриха Великого. На поле Ватерлоо опускалась тьма. В великом спектакле дали занавес. 24 июня император отрекся в пользу своего сына, который так никогда и не увидит Франции. Время concerto grosso прошло. Мир так устал от этой музыки, что следующая большая европейская премьера состоялась только в 1914 году…
Болезни, ранения, лечение и военная медицина
Смерть. Военные врачи. Наркоз. Гангрена. Человеколюбие.
1
Если смерть была окончанием страданий, то ранение часто становилось их началом: русскому генералу Ерофею Остен-Сакену в бою под Аустерлицем француз снес саблей часть затылка, но генерал выжил и страдал от этой своей раны еще три года.
При явно смертельном ранении несчастному помогали умереть. Французский офицер Пьон де Комб в сражении при Бородино увидел польского офицера: «Разорвавшаяся граната отрезала ему позвоночник и бок, эта ужасная рана, казалось, была нанесена острой косой». Поляк умолял добить его. Де Комб не смог выполнить просьбу раненого, однако дал ему пистолет. «Я все же успел заметить, с какой дикой радостью схватил он пистолет, и я не был от него ещё на расстоянии крупа лошади, как он пустил себе пулю в лоб».
Авраам Норов, летописец войны 1812 года, а во время нее – семнадцатилетний артиллерийский юнкер, вспоминал другой эпизод Бородинской битвы: «Упал к моим ногам один из егерей. С ужасом увидел я, что у него сорвано все лицо и лобовая кость, и он в конвульсиях хватался за головной мозг. «Не прикажете ли приколоть?» – сказал мне стоявший возле меня бомбардир». Норов приказал оттащить солдата в кустарник – приказать добить, видимо, по молодости не хватило духу. (Через некоторое время самому Норову ядром оторвало ступню).
Кроме ранений, были еще и контузии. Барон де Марбо описывает, как в битве при Эйлау ядро оторвало задний угол его шляпы (одетой, как у всякого адъютанта «в поле» – носом вперед): «Удар был тем более ужасным, что моя шляпа держалась на крепком кожаном подбородочном ремне. Я был совершенно оглушен. (…) Кровь текла у меня из носа, из ушей и даже из глаз».
Надо помнить, что поле боя тогда было заполнено не только людьми, но и лошадьми, которые от страха и запаха крови совершенно зверели. Когда все в той же битве под Эйлау русский пехотинец пытался штыком заколоть Марбо, спасла барона его лошадь Лизетта, которая «бросилась на русского и, вцепившись зубами ему в лицо, одним махом вырвала у него нос, губы, веки, содрала всю кожу с лица, так что он превратился в живой череп, весь красный от крови…».
Ранения холодным оружием – саблями, палашами, пиками – часто не причиняли раненому особого вреда: видимо, нелегко было колоть или рубить движущуюся «мишень» да еще самому находясь на лошади. Петербургский ополченец Рафаил Зотов в своих воспоминаниях описал, как в бою под Полоцком 6 октября 1812 года его пытались зарубить несколько французских латников: «С первых двух ударов палашами по голове я однако не упал, а невинной своей шпагой оборонялся и помню, что одного ранил по ляжке, а другого ткнул острием в бок; не знаю, кто из них наградил меня за это пистолетным выстрелом, потом другим, но один вскользь попал мне в шею, а другой – в ногу. Тут я упал, и тогда-то удары и ругательства посыпались на меня как дождь. На мне был сюртук, мундир и фуфайка, а сверх всего еще ранец. Все это было изрублено как в шинкованную капусту, и изо всех ударов только два еще по голове были сильны, один в руку самый незначащий, и один с лошади ткнул меня в спину острием палаша. Все прочие удары даже не пробили моей одежды». Когда же Зотова осмотрел лекарь, выяснилось, что опасным для жизни и вовсе был только один удар по голове.
Казалось бы, очень велико должно быть количество раненых штыком – ведь считается, что часто (а уж в 1812 году почти всегда) судьба схватки решалась штыковым ударом. Однако это, видимо, некоторое романтическое преувеличение. Пойти в штыки, пойти на штыки, ударить в штыки – эта формула встречается в мемуарах 1812 года нередко, однако как часто штыковая атака приводила к рукопашному бою? Тот же Зотов так описывает штыковую атаку ополчения на баварскую пехоту под Полоцком: «Неприятельский фронт не устоял, дрогнул и, не дождавшись нас, пустился со всех ног отступать».
Одна из причин, заставлявших офицеров командовать отход, была необходимость для сохранения управляемости войсками держать линию, строй, который в рукопашном бою неминуемо распадался. Зотов описывает, как спустя около часа после своей атаки ополченцы приняли бой с пошедшим в штыки неприятелем и из-за расстройства линии это едва не обернулось большими неприятностями: «человек 20 баварцев вдруг прорвались сквозь наш фронт. Офицерская шпага была вовсе не равным оружием противу их штыков».
Впрочем оставались живы и после штыков: известно, что генерал Бонами, взятый на батарее Раевского, был весь исколот штыками («я его видел; лицо его было так изрублено и окровавлено, что нельзя было различить ни одной черты», – писал Николай Муравьев, в 1812 году служивший квартирмейстером). Анджей Неголевский, один из тех улан, которые на глазах Наполеона штурмовали неприступную позицию испанцев под Сомосьеррой, упав с убитой лошади, получил 11 ран штыками прежде чем к нему подоспели свои, и тоже остался жив.
Даже после более серьезных ранений при минимуме средств и возможностей были случаи удивительного спасения. В битве под Фридландом полковнику Санкт-Петербургского драгунского полка Михаилу Балку картечью снесло часть черепа. Полковник по общему мнению был явно не жилец, но врачи заменили разбитые кости серебряной пластинкой, и Балк однажды вернулся в полк! Потрясенные солдаты решили, что у полковника весь череп из серебра и пули ему теперь не страшны. Серебряная пластина отчасти спасла Балка в 1812 году, когда в бою у местечка Громы французская пуля попала ему в голову. Но даже после этого Балк снова вернулся в строй (!), участвовал в Заграничном походе и умер в 1818 году в возрасте 54 лет, что для его биографии совсем не плохо.
Особая история – с ранениями Михаила Кутузова. 24 июля 1774 года в бою с турками под Алуштой пуля, ударив его с правой стороны между глазом и виском, «вышла напролет в том же месте на другой стороне лица». Удивительным образом Кутузов после этого не только не умер, но и глаз его продолжал видеть. 18 августа 1787 года Кутузов в бою с пошедшими на вылазку из Очакова турками снова был ранен в голову в то же место. В книге Николая Троицкого «Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты» приводятся слова принца де Линя о Кутузове: «Этот генерал вчера опять получил рану в голову, и если не нынче, то, верно, завтра умрет». Но Кутузов опять выжил и даже оправился от второй раны быстрее – вместо года за шесть месяцев. Известны слова главного хирурга русской армии Массо: «Должно полагать, что судьба назначает Кутузова к чему-нибудь великому, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам медицинской науки».
