В грабежах принимали участие и русские – дезертиры, крестьяне, дворовая прислуга. Иногда, найдя во французах достойных собутыльников, слуги, оставшиеся охранять барское добро, показывали своим новым друзьям тайники. По дворам ходили экспедиции со щупами в руках, отыскивая закопанное в земле добро. Однако французы не во всякой добыче видели ценность: например, когда отыскались погреба с русской медной монетой (в Москве ее осталось на 300 тысяч рублей), французы пренебрегли ею, зато русские крестьяне, по свидетельству де ла Флиза, «вывозили ее возами, что продолжалось безостановочно несколько дней». Неудивительно, что подмосковные деревни после войны как-то враз разбогатели…
Главными объектами грабежей были церкви, наполненные золотом и серебром. При каждом московском храме оставались несколько священнослужителей разных рангов. Отношение к ним было разным. В одних местах наполеоновские солдаты избивали их, чтобы вызнать, где лежит церковное добро: в книге Любови Мельниковой «Армия и православная церковь Российской империи в период наполеоновских войн» приводятся фамилии забитых до смерти священнослужителей: священники Иван Петров (Николаевская церковь в Кошелях), Иван Гаврилов (Архангельский собор), Алексей Иванов и дьякон Михаил Федоров (Николаевская церковь на Студенце). Уже после возвращения русских умерли от побоев и пыток священник Николотолмачевской церкви Иоанн Андреев и священник Николаевской в Гнездниках церкви Петр Катышев. Там, где неприятели были менее свирепы, священникам и дьяконам удалось отстоять свои храмы и даже организовать службы – священник церкви Живоначальной Троицы Георгий Легонин, например, вытребовав у французов для своей церкви караул, отправлял потом требы не только в ней, но и еще в шести приходах, священники которых выехали из города.
Были и другие заступники: когда корпус Евгения Богарне, пройдя через Москву, занял неподалеку от Звенигорода Саввино-Сторожевский монастырь, основанный в 1398 году учеником Сергия Радонежского монахом Саввой, ночью к вице-королю явился седой старик и сказал: «Не вели войску грабить монастырь. Если исполнишь мою просьбу, Бог тебя помилует и ты вернешься в свое Отечество целым и невредимым». Утром Евгений узнал старика на одной из икон – это оказался сам преподобный Савва. Вице-король приказал опечатать храм, а вскоре и вовсе ушел с корпусом из монастыря. (Историю эту рассказал в 1839 году женившийся на дочери Николая Первого Марии Максимилиан Лейхтенбергский, младший сын Евгения Богарне. Надо впрочем отметить, что из маршалов Наполеона в России никто не был ранен или убит, да и вся остальная судьба Богарне не была счастливее, чем, например, судьба Сульта, который и прожил дольше, и достиг больше).
Грабежа избегли считанные здания: в их числе был Воспитательный дом, к которому Наполеон (явно для того, чтобы показать цивилизованность французов) приставил по просьбе его директора Ивана Тутолмина караул, и почтамт, остававшиеся в Москве чиновники которого собрали свои средства и откупились от французов. В 1816 году вернувшийся из Заграничного похода Александр Первый «в награду такового их усердия», выразившегося в заботе о казенном имуществе более чем о собственной жизни, повелел выдать чиновникам по три тысячи рублей.
Военно-политическую ситуацию, сложившуюся на тот момент, можно охарактеризовать словами, сказанными через сто с лишним лет: «Ни мира, ни войны». Только в этом случае первая часть тезиса отражала настроения русских, вторая – настроения французов. Граф Сегюр писал: «наши кавалеристы думали, что война окончена, Москва казалась им пределом». «Мы собирались надолго остаться в городе, – пишет Бургонь. – У нас было запасено на зиму (на зиму! – прим. С.Т.) семь больших ящиков шипучего шампанского, много испанского вина и портвейна, кроме того пятьсот бутылок рома и сотня больших голов сахара – и все это на шестерых унтер-офицеров, двух женщин и одного повара!». В конце сентября, пишет Бургонь, «император приказал принимать меры к устройству нашей жизни в Москве, как будто мы собирались зимовать там. (…) Удалось даже возобновить театр, и меня уверяли, что там давались представления французскими и итальянскими актерами. (…) знаю, что актерам было выплачено жалованье за шесть месяцев нарочно, чтобы убедить русских, что мы расположились провести зиму в Москве».
Театром заведовал маркиз Луи Франсуа Жозеф де Боссе, префект императорского дворца, привезший к Наполеону на Бородинское поле портрет Римского короля, да так и оставшийся при армии. Актеры, которых удалось собрать в Москве, принадлежали к имевшейся в Москве с 1807 года французской труппе. Боссе пишет, что их «сначала грабили убегавшие русские, потом наши солдаты, которые мало заботились о том, чтобы справиться об их национальности». В результате они так были измучены выпавшими на их долю испытаниями, что это, видимо, был единственный за всю историю театр без интриг: «страшно легко было распределять роли; я думаю, нельзя было найти более сплоченную, более послушную труппу, которою так нетрудно было руководить», – пишет де Боссе. Также это был единственный театр без бутафории и реквизита, все настоящее: посуда в спектаклях была из серебра и золота, костюмы – из царских кладовых Кремля. Вместо люстры повесили чистого серебра паникадило на 180 свечей. Театр устроили в доме генерала и театрала Позднякова на Большой Никитской улице (сейчас – Большая Никитская, 26). Первый спектакль труппа дала 25 сентября, всего состоялось 11 представлений. Из репертуара нынешнему человеку знаком, наверное, только лишь «Фигаро».
Французы играли в жизнь, находясь посреди царства смерти. Современник пишет: «В театр приходили среди ночной темноты по дымящимся развалинам». Во время представлений театр был окружен караулами, повсюду стояли емкости с водой на случай пожара. Деньгами сорили так, что даже солдаты при покупке билетов не требовали сдачи. В партере сидели солдаты, в ложах – офицеры и генералы. (В моменты восторга вместо «браво!» эта публика по привычке кричала «Да здравствует император!»). За музыку отвечал оркестр гвардии. Интересно, что Наполеон в этот театр не ходил: для него все тот же де Боссе организовал «домашние представления» с участием итальянского певца Тарквинио (он учил пению жительниц Москвы) и аккомпаниатора Мартиньи. Правда, игравшая в московской труппе водевильная актриса Фюзи в своих воспоминаниях утверждает, что Наполеон на их спектаклях бывал и особо отметил ее исполнение рыцарского романса немецкого композитора Фишера.
(При отступлении французов актеры пошли вместе с Великой Армией. Историк русского театра Пыляев писал, что первый любовник Пероне в Смоленске остался без лошади, обморозился, был выброшен из лазаретной фуры и умер от голода. Первая любовница госпожа Андре была ранена при налете партизан и умерла. Де Боссе отморозил ноги и с трудом добрался до Франции (он ехал верхом на пушке, понимая, что артиллерию будут бросать в крайнем случае). И только мадмуазель Фюзи добралась на родину благополучно да еще и «ознаменовав свой поход делом человеколюбия»: в Вильно она подобрала потерявшую родителей девочку, «делилась с приемышем последнею крохою и воспитала девочку, которую французы прозвали «виленской сироткой». По этой истории Эжен Скриб (автор известной драмы «Стакан воды», по которой в СССР был поставлен фильм с Аллой Демидовой в главной роли) потом написал оперу «Ольга, русская сирота», которую играли в России, в Александрийском театре).
