Были у Хрущева и другие поводы для беспокойства. Не доверяя сметливости Булганина, он просматривал все его речи, напечатанные мелким шрифтом на малоформатных листочках бумаги, умещающихся в кармане пиджака. Почему делегацию поселили в «Клэридже», роскошном отеле, а не на отдельной вилле, как обычно СССР устраивает своих гостей? Вдруг это от недостатка уважения? На прием к королеве Хрущев наотрез отказался надеть обычный по такому случаю фрак, но согласился на строгий черный костюм, который пришлось шить в последнюю минуту. Комната Хрущева в «Клэридже» была нашпигована подслушивающими устройствами — однако, докладывал служащий МИ-15 Питер Райт, никаких государственных тайн подслушать не удалось, «только бесконечные монологи, адресованные помощникам и посвященные тому, как он выглядит, как держится и как его принимают. Необыкновенно тщеславный человек. Часами прихорашивался перед зеркалом, приглаживал волосы»103.
Волос у Хрущева к тому времени уже почти не было. Члены семьи уверяют, что собственная внешность его не заботила. Однако если уж блистать, то где как не в компании элегантного Идена и его коллег? Сам Хрущев в беседах с хозяевами неоднократно называл себя «человеком простым», однако «открыто говорил, что хотел бы произвести на хозяев хорошее впечатление». Он очень старался вести себя сдержанно: не претендовал на познания в специальных вопросах, позволял членам делегации говорить на специальные темы, не прерывая их. Когда же зашла речь о базовых политических вопросах, Хрущев отодвинул в сторону формального главу делегации — Булганина. Когда делегация вернулась домой, Молотов упрекнул Хрущева в том, что он «подавлял главу правительства и делегации». Сам Хрущев позже говорил: «Не буду сейчас играть в скромность. Ведь потом выяснилось, что Булганин, правильно понимая свои возможности, на ряд вопросов не смог бы ответить так, как нужно было». Британские наблюдатели заметили, что «Хрущев часто подшучивает над Булганиным, но никогда — наоборот»104.
Согласно заявлениям британских официальных лиц, Хрущев излагал свои взгляды «ясно и убедительно», знал предмет разговора, говорил «без бумажных планов и текстов речей» и умело сводил сложные проблемы к «простым и четким схемам». Даже когда ему случалось говорить резко и грубовато, «все искупала его уверенность в себе и приземленный, народный юмор». По словам советского дипломата и переводчика Олега Трояновского, «он вел себя почти как джентльмен». Почти, но не совсем. У памятника принцу Альберту гид объяснил, что принц-консорт не имел никаких государственных обязанностей, а лишь исполнял обязанности супруга королевы. «А чем же он занимался днем?» — лукаво улыбнувшись, спросил Хрущев105.
Кстати, о супругах. Миссис Иден, должно быть, была немало удивлена, когда на рассвете услышала стук в дверь своей спальни в Чеккерсе (загородном особняке премьер-министра): это советский руководитель, заблудившийся в особняке, разыскивал своего премьер-министра («Мы посмеялись, — вспоминал Хрущев, — но решили не объяснять хозяевам, кто же постучал в дверь комнаты госпожи Иден»); не меньше изумила ее застольная «шутка» Хрущева, заявившего за ужином, что советские ракеты «не только могут достать Британские острова, но и полетят дальше» (сам Хрущев потом признавал, что «это вышло с моей стороны несколько грубовато»). Королева Елизавета принимала гостя любезно и произвела на него хорошее впечатление. На ней было «светлое платье неяркой расцветки», вспоминал Хрущев; «в Москве на улице Горького можно встретить летом молодую женщину в таком же одеянии». «Она не проявила никакой королевской чопорности». «Обычная женщина, жена своего мужа и мать своих детей»106.
Хрущев изо всех сил старался вести себя как джентльмен, однако иногда все же поддавался на провокации и давал волю раздражению. Однажды зеваки на улице встретили его неодобрительными криками. Хрущев спросил у Хейтера, что означают «эти звуки — „бу-у, бу-у“». Хейтер, поколебавшись, объяснил, что криком «Бу-у! Бу-у!» англичане выражают неодобрение107. Всю оставшуюся поездку Хрущев то и дело бормотал себе под нос: «Бу-у! Бу-у!» Обед с лидером партии лейбористов Хью Гейтскеллом прошел неплохо, хотя у Гейтскелла и сложилось впечатление о Хрущеве как о «сущем поросенке, хотя и симпатичном». Но на последовавшем затем ужине лейбористский оратор Джордж Браун отпустил серию шуток касательно Сергея Хрущева (он был в составе делегации), осмелившегося в чем-то не согласиться со своим отцом. Хрущев обиделся и в ответ разразился пространной речью, по словам Гейтскелла, «резкой и даже нестерпимо грубой». «Никогда не забуду, — добавляет Р. X. С. Кроссман, — безответственных заявлений Хрущева о том, что мы должны немедленно присоединиться к русским, а иначе они смахнут нас с лица земли, словно тараканов».
Браун и Бивен несколько раз прерывали Хрущева. Один раз Браун спросил о судьбе своих товарищей-социалистов, ликвидированных коммунистами. «Если хотите помогать врагам рабочего класса, — взревел в ответ Хрущев, — ищите себе других дураков!» Когда Браун поднял бокал и выразил надежду, что они останутся друзьями, Хрущев отрезал: «Только не со мной!» — и вышел из комнаты. На следующий день он отказался пожать Брауну руку, в ответ Бивен, не сдержавшись, проворчал: «Он невозможен. Ведет себя как ребенок!» Хрущеву эту реплику, разумеется, не перевели108.
Открытая ссора между левыми партиями-союзницами отнюдь не была беспрецедентной — однако Хрущев еще долго не желал мириться. «Я таких, как вы, тридцать лет не встречал!» — объявил он Брауну. «Грубость» Брауна глубоко его задела, быть может, именно потому, что отчасти повторяла его собственную. Иден, разумеется, наслаждался этой историей. «Люди такого воспитания и темперамента, как господин Хрущев, — язвительно отмечал он, — не выносят ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего интеллектуальную опеку»109.
Сам Иден полагал, что Хрущев и Булганин «способны прекрасно отстаивать свое мнение в дискуссии по любому вопросу», и относился к их поведению «с уважением». В переговорах с Иденом Хрущев был безукоризненно вежлив (даже когда они схлестнулись по вопросу о Ближнем Востоке), но сам портил впечатление своими простодушными репликами — так, когда советская делегация заняла свои места за столом переговоров на Даунинг-стрит, Хрущев заметил: «Вы посмотрите, как мы выдрессированы — идем, как лошади в стойло»110.
Поездка «Б и X» (как именовали их британские таблоиды) не принесла существенных результатов, однако для Хрущева стала значительным шагом вперед. Но впереди его ждали новые испытания. Начались волнения в Восточной Европе, вину за которые — по крайней мере на публике — Хрущев возлагал на Запад. За польскими беспорядками, заявил он Мичуновичу в июле 1956 года, «стоят Соединенные Штаты и Даллес». «Он полагает, — записал Мичунович 25 октября, — что Запад стремится пересмотреть результаты Второй мировой войны, что он начал с Венгрии и теперь будет стараться сокрушить социалистические страны поодиночке»111.
Волнения в Восточной Европе и в самом деле возбудили в Вашингтоне определенные надежды. Отказ СССР от Венгрии, заявил Эйзенхауэр 31 октября, будет означать «рассвет нового дня». Это будет «огромный рывок к справедливости, доверию и взаимопониманию между народами»112. В надежде «освобождения» Польши и Венгрии США открыли радиостанцию «Свободная Европа», передачи которой как будто призывали жителей социалистических стран к восстанию113. Из страха превратить региональный кризис в глобальную войну Эйзенхауэр отказался от идеи прямой военной помощи мятежникам. Лучший способ помочь венграм, решили Эйзенхауэр и Даллес, — успокоить русских, заверив их, что США не станут участвовать в конфликте114.
