2 июня, выступая перед советской и кубинской молодежью (до или после известия о новочеркасской трагедии — неясно), Хрущев, отложив в сторону заранее заготовленный текст, сравнил нынешнюю ситуацию в стране с трудностями, возникшими сразу после Гражданской войны. Решение поднять цены далось нелегко, заявил он; но «как быть, какой найти выход? И мы решили сказать правду народу, партии… Да, у нас есть трудности, не хватает мяса, не хватает масла», — продолжал он. Но «через год-два» повышение цен «благотворно скажется на всей экономике страны», а сельское хозяйство отныне «будет подниматься, как на дрожжах»63.
Два дня спустя шеф КГБ Семичастный передал Хрущеву секретный доклад о реакции народа на его выступление. Некоторые интеллигенты (интересно, что все — с еврейскими фамилиями) встретили его восторженно: «Да, это действительно речь!»; «Другие страны должны завидовать нам, что мы имеем такого премьера!» (Ничего удивительного, эти люди умели распознавать в собеседниках агентов КГБ.) Однако сообщил Семичастный и о «некоторых нездоровых настроениях», исходивших, в частности, от военных. «Культ личности как был, так и остался», — заявил один офицер. «Какой ни плохой был Сталин, — заметил другой, — он ежегодно снижал цены, а сейчас, кроме повышения цен, ничего не сделано». А третий заключил: «Если сейчас народ будет бунтовать, то мы своих не пойдем усмирять»64.
После Новочеркасска начатая в марте 1962 года административная реформа сельского хозяйства выглядела отнюдь не панацеей. В конце июня Хрущев снова побывал в Калиновке — и на сей раз вынес оттуда неприятные впечатления: крестьяне по-прежнему, совсем как в далеком детстве, сгребали сено вилами и грузили на телегу, запряженную сонной клячей65. Тем же летом и осенью он направил в Президиум еще девять записок, посвященных сельскому хозяйству. 4 августа Хрущев заявил, что территориальные администрации, введенные в марте, «оправдываются жизнью» — однако всего месяц спустя посетовал, что «мы еще не нашли правильной системы управления непосредственно в сельском хозяйстве»66.
В августе, когда Хрущев отдыхал на даче в Крыму, его осенила еще одна гениальная идея. Со времен Ленина партия ревниво следила за своей монополией на власть, централизуя свои ряды — особенно собственную бюрократию. Теперь же Хрущев предложил разделить партию на две ветви, с тем, чтобы одна из них специализировалась по промышленности, а другая — по сельскому хозяйству. Он был убежден, что местные руководители отмахиваются от сельских проблем, и решил таким способом заставить их сосредоточить свои заботы на обеспечении народа провизией67.
Сергей Хрущев слышал, как отец изложил свою идею Брежневу, Подгорному и Полянскому. Поплавав в Черном море, они сидели на пляже под тентом. «Все поддержали идею с энтузиазмом и в один голос», — рассказывает Сергей. «Что за великолепная мысль! Так и надо сделать, и немедленно!»68 На самом же деле коллеги Хрущева пришли в ужас. Еще до того Брежнев «тихо негодовал» по поводу ликвидации сельских райкомов69. Геннадию Воронову, главному специалисту по сельскому хозяйству в Президиуме, идея показалась «нелепой». Но вслух никто из высшего руководства не возражал70. «Нужно понимать, в какой обстановке все это происходило, — рассказывал позже Шелепин. — После Сталина пришел Хрущев… Следующий хозяин. Ни у кого не хватало смелости протестовать»71.
«Мне с трудом удалось сохранить от раздела КГБ. Хрущев все приставал, приставал ко мне с разделением КГБ, мне это надоело, и я как-то рассказал ему анекдот о МВД, который тогда появился (МВД разделили): подбирая на улице пьяных, милиционеры принюхиваются — если несет сивухой, отправляют в деревенские органы МВД, если коньяком — в городские. И добавил: „А как мне делить шпионов на сельских и городских?“»72 Вполне возможно, что на самом деле Семичастный не проявлял такой гражданской смелости. Егорычев и его коллеги по Московскому горкому партии «не понимали этой затеи. И нам казалось, что это неправильно, потому что речь шла всегда у нас о союзе рабочего класса и крестьянства, и вдруг создаем по сути дела две партии». «После XXII съезда Хрущев обладал большим авторитетом… и находился на вершине власти»73.
В январе 1963 года Хрущев признался Фиделю Кастро, посетившему СССР, что поначалу сам сомневался в правильности своей идеи. Однако, к его удивлению, все вокруг единогласно его поддерживали. Только позже он услышал мнение тех, «кто говорил, что мы разрушаем партию. Знаете, я и по сей день не уверен, что был прав»74.
Однако ни по записке Хрущева от 10 сентября 1962 года, касающейся разделения партии, ни по его последующему поведению нельзя было заключить, что его терзают сомнения. К концу сентября, когда он был в длительной поездке по Средней Азии (откуда отправил еще пять записок о состоянии сельского хозяйства там и в других регионах), Президиум, очевидно, уже дал согласие, однако пленум ЦК не мог состояться раньше ноября. Хрущев говорил о реформе как о решенном деле и заодно выдвинул еще одно предложение (создать в ЦК Среднеазиатское бюро), которое у Президиума даже не было возможности обсудить75. Все это припомнили ему коллеги два года спустя.
В 1962 году достигла своего апогея вновь развернувшаяся антисталинская кампания. Разумеется, это не могло произойти без одобрения Хрущева; однако очевидно, что главной движущей силой был не он. Либеральная интеллигенция, имевшая своих сторонников в аппарате Хрущева, воспользовалась XXII съездом как путем к продвижению своих идей и победе над своими соперниками из консервативных кругов.
Твардовский слишком хорошо знал переменчивую натуру Хрущева. Ознакомившись с материалами ЦК, он нашел в них немало внушающего тревогу — например секретное распоряжение о регулярных поставках мяса в Москву и Ленинград. «Значит, худо, — замечал он, — если о других городах речи нет». В своем внутреннем кругу Твардовский не раз ругал Хрущева за то, что тот указывает крестьянам, что, как и когда им сеять. Неужели, говорил он, у главы государства более важных дел не нашлось? Повышение цен 1 июня подтвердило опасения Твардовского. Знал он и о том, что Леонид Ильичев, главный помощник Хрущева по идеологии, не столько поддерживает либералов против консерваторов, сколько из каких-то своих соображений старается удержать их от открытой войны друг с другом76.
Летом — осенью 1962 года либералы одержали ряд побед, но консерваторы отчаянно сопротивлялись77. Это объясняет, почему, получив повесть провинциального учителя Солженицына «Щ-854» (впоследствии переименованную в «Один день Ивана Денисовича»), Твардовский продвигал ее медленно и осторожно, несмотря на то, что сам безоговорочно признал книгу шедевром.
Повестью Солженицына восхитился не только Твардовский, но и помощник Хрущева Владимир Лебедев, которому Твардовский показал рукопись. Лебедев потребовал кое-что изменить — например, приглушить комические черты в облике члена партии капитана Буйновского и подать его образ в положительных тонах; убрать унижительные ремарки в адрес лагерных надзирателей; а также — что очень позабавило самого Солженицына — хотя бы раз упомянуть, что во всем виноват Сталин. После некоторого колебания автор принял большую часть поправок. Тем временем Хрущев уехал в Пицунду, где 7 сентября 1962 года встречался с Робертом Фростом, американским поэтом, приехавшим в Россию по культурному обмену78. С 9 по 14 сентября Лебедев читал Хрущеву вслух фрагменты повести79.
