Хрущеву книга понравилась. Особенно привлекло его то, что лагерь описывается в повести глазами простого крестьянина. Хрущеву и Микояну, которого Хрущев также пригласил послушать, особенно понравилась «производственная» сцена. Сперва, придя в бурный восторг, Хрущев захотел немедленно пригласить Солженицына к себе на дачу, но затем передумал. Вспомнил он и о том, что перед одобрением публикации должен посоветоваться с коллегами. 16 сентября Лебедев позвонил Твардовскому и объявил, что дело в шляпе; однако пять дней спустя затребовал двадцать три копии рукописи — очевидно, для членов Президиума.
В конце сентября Хрущев вернулся из Средней Азии. В начале октября Президиум дважды собирался для обсуждения произведения Солженицына. Были некоторые сомнения; по словам Хрущева, «при обсуждении раздавались разные голоса. Вернее, только один голос — Суслова». «Боялся, как народ воспримет? Как он поймет?! Народ поймет правильно. Народ всегда правильно поймет. Хорошее от плохого он отличит всегда, сможет разобраться!»80
15 октября Лебедев неофициально сообщил Твардовскому о результате заседаний. 20 октября Твардовский был на приеме у Хрущева. «Я понял, что произошла какая-то общая подвижка льдов, — сообщил он после этого своим коллегам по «Новому миру». — Меня встретили с такой благожелательностью, как никогда раньше». Сам Хрущев был от «Ивана Денисовича» в восторге, хотя и признался, что не все коллеги разделяют его мнение. Он добавил, что специальная комиссия уже подготовила три тома материалов о преступлениях Сталина и расследование убийства Кирова продвигается полным ходом. «Мы должны сказать правду об этом времени, — добавил Хрущев. — Нас будут судить будущие поколения, и пусть они знают, в каких условиях нам пришлось работать, что за наследство мы получили».
Хрущев поведал гостю историю о смещении Берии, признал, что секретный доклад 1956 года был рискованным для него самого («Точно вам говорю, так оно и было!») и намекнул, что партаппарат сопротивляется его мерам по искоренению культа личности. Твардовский поднял вопрос о цензуре, заметив, что не понимает, почему над главным редактором «Нового мира», кандидатом в члены ЦК, стоит какой-то «неграмотный цензор» — и Хрущев, казалось, с ним согласился. Ведь «Ивана Денисовича» в цензуре бы зарезали, продолжал Твардовский. «Зарезали бы, зарезали — жизнерадостно, со смехом подтвердил Хрущев. — Это надо обдумать. Может быть, вы и правы»81.
На следующий день после этого знаменательного разговора в «Правде» появилось, без объяснений и комментариев, стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина», которое уже некоторое время ходило по рукам без всякой надежды оказаться напечатанным.
Безмолвствовал мрамор.
Безмолвно мерцало стекло.
Безмолвно стоял караул,
на ветру бронзовея,
А гроб чуть дымился.
Дыханье из гроба текло,
когда выносили его
из дверей Мавзолея.
Покуда наследники Сталина
живы еще на земле,
мне будет казаться,
что Сталин — еще в Мавзолее82.
Решение о публикации «Ивана Денисовича» и появление в печатном органе Центрального Комитета КПСС «Наследников Сталина» знаменовали собой величайшую победу либеральных литераторов. Однако близилась катастрофа, о которой далекие от политики люди пока даже не подозревали и которой суждено было повлиять не только на внешнеполитическое, но и на внутреннее положение страны.
22 октября 1962 года президент США Кеннеди публично заявил, что Хрущев тайно размещает на Кубе ядерное оружие.
Глава XIX
КУБИНСКАЯ ПАНАЦЕЯ: 1962
14 октября 1962 года над Кубой пролетел американский самолет-разведчик У-2. В ту же ночь привезенные им фотоснимки, снятые с высоты шестидесяти пяти — семидесяти тысяч футов, настолько подробные, что на них были отображены объекты всего в полфута длиной, были проанализированы в исследовательском центре ЦРУ. На снимках было видно, что Советский Союз монтирует на Кубе пусковые установки для баллистических ракет, способных достичь Соединенных Штатов. На следующий день сообщение об этом прочел советник по национальной безопасности Макджордж Банди; президент Кеннеди получил информацию лишь утром 16 октября, вернувшись из предвыборной поездки. Он сидел на кровати в халате и домашних тапочках, когда Банди сообщил ему дурную весть. Просмотрев снимки, президент сказал: «Возможно, придется их разбомбить»1.
Кеннеди и его советники были поражены и озадачены. Сообщения о советском военном строительстве на Кубе приходили с начала июля, однако Кеннеди, Банди, Раск, Макнамара и другие не могли поверить, что СССР разместит на Кубе ракеты, нацеленные на США. В августе новый шеф ЦРУ Джон Маккоун, получив сообщение, что на Кубу прибыли советские ракеты «земля-воздух», начал догадываться о намерениях противника. Но Кеннеди не желал прислушиваться к его догадкам — отчасти потому, что республиканцы во главе с сенатором Кеннетом Китингом кричали об опасности советского проникновения в Западное полушарие и обвиняли администрацию в недостатке бдительности. Кроме того, Белый дом просто не мог поверить, что Хрущев решится грозить Соединенным Штатам на их собственном «заднем дворе», особенно после того, как много раз клялся этого не делать. Роберт Кеннеди отреагировал на новость 16 октября в совершенно недипломатическом стиле: «Черт побери, ну и дерьмо! Сукины дети эти русские!» Раск усомнился, что Хрущев «вполне разумен». Президент Кеннеди в тот же день сказал своим советникам, что Хрущев «играет в Господа Бога»; но «Почему он… может быть, эксперты по России могут нам сказать, почему они…» — и заключил: «Черт побери, для меня это полная загадка»2.
Кеннеди и его помощники (окрестившие себя Исполнительным комитетом при Совете национальной безопасности) тайно встречались в течение нескольких дней, обсуждая проблему и пытаясь найти решение. Перед объявлением блокады Кубы, последовавшим 22 октября, и в течение следующих шести дней (до кризиса, разразившегося 28 октября) они старались понять мотивы Хрущева и угадать, что он станет делать дальше. Возможно, он отправил на Кубу ракеты, чтобы компенсировать превосходство американцев в ядерном вооружении. Это объяснение устраивало высших военных чинов, настаивавших на том, что кубинские ракеты могут сыграть большую роль во время ядерного конфликта; но секретарь по обороне Макнамара возражал им, говоря, что от этого хода Москва не получает никаких особых преимуществ. Другая гипотеза, выдвинутая бывшими послами Боленом и Томпсоном, гласила, что Хрущев хочет посчитаться (и, возможно, поторговаться) за американские ракеты, расположенные в Турции и нацеленные на СССР3. Самому Кеннеди более привлекательной казалась версия, что появление ракет связано с Берлином. Томпсон, всего три месяца назад покинувший Москву и знавший Хрущева лучше, чем кто-либо из американцев, полагал, что лидер СССР хочет таким образом усилить свою позицию в предстоящих переговорах. «Мистер президент, — сказал Томпсон Кеннеди 22 октября, — в нашем последнем разговоре он ясно дал мне понять… что не отступит от занятой позиции. Он зашел слишком далеко… Он дал мне понять, что время уходит…» По мнению Томпсона, Хрущева заботил «главным образом берлинский вопрос»4.
