Окончив школу с золотой медалью, Рада продемонстрировала родителям свою серьезность и ответственность, и ей разрешили жить самостоятельно — в квартире на улице Грановского. Домработница Рады была нанята службой безопасности; кроме того, по просьбе Нины Петровны за девушкой приглядывала жена Маленкова, чья квартира находилась этажом ниже. Супруга Маленкова «без большого энтузиазма узнала, — вспоминал позднее Аджубей, — что у Рады появился жених». «Тебе только двадцать лет!» — говорила она Раде. Но дочь Хрущева не терпела вмешательства в свои дела2.
Мать Аджубея шила платья жене Берии, и однажды та с ноткой сожаления в голосе спросила ее: «Зачем Алеша вошел в семью Хрущева?»3 Вопрос звучал зловеще. Однако Аджубей был не менее настойчив, чем его нареченная.
С Хрущевым он впервые встретился весной 1949 года на даче Хрущевых в Подмосковье. «Никита Сергеевич не сказал мне тогда и двух слов, ни о чем не спрашивал, как будто жених его дочери вовсе ему не интересен. Думаю, что он был смущен не меньше меня и просто не знал, что в подобном случае полагается говорить».
В то же лето Нина Петровна пригласила Аджубея в Киев; в Межгорье он купался, удил рыбу, загорал и вообще идиллически проводил время. В конце его визита Нина Петровна объявила, что они с Никитой Сергеевичем дают согласие на брак. Однако на свадьбу в Москве родители Рады не пришли. «Сама мысль о свадебной церемонии была им совершенно чужда», — вспоминал Аджубей. 31 августа 1949 года охранник из службы безопасности Хрущева сопроводил пару в районный загс, а затем новобрачные вместе с несколькими друзьями отправились в Абрамцево, чтобы отпраздновать это событие на лоне природы4.
Молодые супруги поселились в квартире на улице Грановского. Квартира, обставленная в суровом «сталинском» стиле, без ковров и украшений, казалась особенно «пустой и нежилой» оттого, что вся семья еще жила в Киеве, а Хрущев бывал в Москве не часто и не обращал внимания на окружающую обстановку.
Однажды, через несколько недель после свадьбы, готовясь к экзаменам, молодые супруги услышали в прихожей голоса. Оказалось, приехал Хрущев вместе с украинским драматургом Александром Корнейчуком и его женой Вандой Василевской. Рада бросилась на кухню — помочь домработнице: гости расселись за чаем. Хрущев только что встречался со Сталиным; по дороге он захватил Корнейчука и Василевскую, чтобы подбросить их до гостиницы. Хрущев объявил, что его назначили первым секретарем Московского горкома партии. «На Украине вас будет так не хватать, Никита Сергеевич!» — со слезами в голосе воскликнула Василевская5.
Корнейчук и Василевская были многим обязаны Хрущеву6. Однако после отставки Хрущева Корнейчук прервал все отношения с ним самим и его семьей (даже не прислал соболезнования по поводу смерти Никиты Сергеевича); Ванда Василевская умерла в том же 1964 году, однако можно не сомневаться, что, будь она жива, она повела бы себя так же. Таков, по Аджубею, был мир советской номенклатуры: «Ел, пил с кем-то нужным, охотился, рыбачил, наезжал в гости, спрашивал совета, а приходит час — будто и не был знаком. Дрожь пробирает до костей: как бы кто не вспомнил, что и ты, брат, ходил в друзьях…»
Стремление Хрущева завоевать признание у интеллигенции делало его особенно уязвимым. В тот вечер, вспоминал Аджубей, «Хрущеву, видимо, были просто необходимы собеседники» — и не из семейного круга7. То ли дело Василевская, оплакивающая его уход! Почти двадцать лет спустя Хрущев все еще наслаждался этой сценой: «Она: „Как же вы уедете с Украины? Как же так?“ Полька оплакивала тот факт, что русский уезжает с Украины! Несколько курьезно. Видимо, это объяснялось тем, что у меня сложились очень хорошие, дружеские отношения с ней. Я ее очень уважал… И она платила мне таким же уважением. Я не скрываю этот штрих, может быть, немного тщеславный, но, безусловно, приятный для меня»8.
В тот вечер Хрущев заметно нервничал. «Замолкал отрешенно, потом спрашивал: „О чем это мы говорили?“ Просил гостей не торопиться, хотя было далеко за полночь»9. Ему явно не хотелось оставаться в одиночестве. Впечатление Аджубея подтверждает и сам Хрущев. Он был во Львове, когда ему позвонил Маленков и попросил на следующее утро прилететь в Москву. «Я был ко всему готов, — рассказывал позднее Хрущев. — Не знал, в каком качестве вернусь на Украину — и вернусь ли вообще»10.
Сталин встретил его дружески: «Ну что же, вы будете долго сидеть на Украине? Вы там превратились уже в украинского агронома. Пора вам вернуться в Москву». Он предложил Хрущеву занять его прежнюю должность в Московском горкоме, а кроме того, стать одним из четырех (не считая самого Сталина) секретарей ЦК и одним из одиннадцати членов Политбюро. «Я, конечно, поблагодарил за оказанное доверие, — вспоминает Хрущев. — Сказал, что с удовольствием приеду в Москву, потому что был доволен своей прежней работой в столице одиннадцать лет назад…»11
В прошлом Хрущев в подобных случаях, как правило, проявлял искреннее или притворное смущение — и на этот раз имел на то немало причин. В эти годы Сталин искал врагов с большей подозрительностью, чем когда-либо прежде. В том же 1949 году были арестованы и год спустя расстреляны Николай Вознесенский и Алексей Кузнецов, двое самых молодых членов Политбюро, о которых Сталин прежде говорил как о своих возможных наследниках12. Опасность нависла над головами Молотова, Микояна, Ворошилова. Маленков и Берия казались неуязвимыми; возможно, Сталин для того и вызвал Хрущева из Киева, чтобы чем-то уравновесить их влияние. Это дало им повод невзлюбить Хрущева, и позже он рассказывал (как мы увидим далее, не вполне искренне), что боялся и ненавидел их обоих. Берия в мемуарах Хрущева предстает настоящим воплощением зла; Маленков «был типичный бюрократ, чинуша. Такие люди, когда им дают власть, становятся опаснее всех. Готовы заморозить и убить все живое, что преступает предписанные рамки»13.
Одним словом, Кремль представлял собой настоящее змеиное гнездо; правда, Хрущев не пытался пересидеть последние годы жизни Сталина в далеком и относительно безопасном Киеве. Разумеется, у него не было выбора, раз уж вождь сам призвал его в Москву; однако имелись и другие соображения. Единственный способ избежать проигрыша в смертельном поединке, развернувшемся в Кремле в последние годы сталинщины, был — победить; заняв важный пост в правительственной иерархии и заручившись поддержкой Сталина, Хрущев мог рассчитывать на победу. «При всем том, — писал он, — Сталин ко мне относился хорошо. Если бы он относился плохо и питал какое-то недоверие, то ведь он имел возможность легко расправиться со мной, как расправлялся со всеми, неугодными ему… Я бы даже сказал, что он относился ко мне с каким-то расположением. Не раз после своих грубостей он выражал мне свое расположение»14.
Самым опасным из кремлевских коллег Хрущева был Берия. Правда, как и у всех сталинских сатрапов, у него были свои слабости; а Хрущев к этому времени обзавелся немалым количеством сильных сторон, важнейшей из которых была репутация, заставлявшая соперников его недооценивать. В их глазах он выглядел все тем же «мужиком», придворным шутом, что покинул Москву одиннадцать лет назад. Однако к этому времени он стал куда более уверен в себе, а к моменту смерти Сталина уверенности у него еще больше прибавилось. Очевидным наследником Сталина казался Маленков. Некоторые планы на будущее строили Молотов, Микоян и Ворошилов. Хрущев на их фоне был абсолютно темной лошадкой. В 1949–1953 годах никто и подумать не мог, что в мечтах Хрущев представляет себя наследником Сталина15.
