У бортика я всегда имела пусть на пять минут, но свою точку. А в зале я люблю, когда нет свободного места и мне надо стоять. Нет ничего лучше, чем стоять опершись о стенку, — это означает, что все билеты проданы. И на своих уже не столь резвых ногах я могла стоять и стояла и по два с половиной, и по три часа, но, честно говоря, можно стоять сколько угодно. Игорь Александрович Моисеев на своих спектаклях никогда не садился, он и в девяносто всегда стоял в проходе.
Изменилось и чувство зала. В спорте и в театре — разные ощущения зала, который дышит за спиной. В спорте я на него не обращала внимания, все сконцентрировано на том, как спортсмены катаются. А здесь я все время слушаю зал, очень внимательно слушаю. Забрало или не забрало их действо? Зал каждый день разный, но и спектаклей одинаковых не бывает. Каждый раз он немножко другой, и я это тоже сразу ощущаю. Энергетика, идущая со сцены, сразу определяет уровень восприятия спектакля. Есть в моем деле какая-то метафизика. Откуда что идет, какие волны? Но они действительно есть. Почему ты сразу понимаешь — это всерьез или это обман. Если всерьез разыгрываются и трагедии, и скандалы, и драки, тебя сразу захватывает. Если наигранно — нет.
Ледовый театр-3
В 1990 году мы поехали в Америку. Там наши шестимесячные гастроли организовала одна известная в ледовых шоу фирма. Тяжелые, изматывающие переезды. Мы мотались по Штатам в автобусах, в них же в дороге и спали. Ребятам приходилось нелегко: каждый день новый город. В этой фирме прежде работали свои труппы, но сейчас их нет. Старинная компания, устраивающая десятки гастролей в стране. Они-то и занимались представлением «Торвилл — Дин энд Рашн Олл старз». Я спорила, страдала насчет величины букв «рашн олл старз» на афише. Я не давала покоя буквально никому, за каждый сантиметр слова я боролась до последней капли крови. Зрители приходили, конечно, на Торвилл — Дина, а уходили, как мне казалось, унося в своих душах «Олл старз» — «Все звезды». Мы очень старались. Наша программа сначала была выстрадана, а потом и выстроена. У нас не было громких имен, во всяком случае таких, как Торвилл и Дин, но мы работали на очень высоком уровне. К тому же Торвилл — Дин в Америке не так популярны, как в Англии и в Австралии, хотя они и провели там не одно турне. Но американцы любят американцев, в отличие от русских, которые испокон веков преклоняются перед иностранцами. Народу собиралось на представлениях немного, от пяти до восьми тысяч, поэтому импресарио провели большое совещание, куда пригласили меня и Могилевского. Дин отказался от своей доли прибыли ради того, чтобы довести гастроли до конца. Дворцы же в Штатах огромные, двадцатитысячники, а дело наше новое, нераскрученное, тем более то, что мы показывали, они еще не видели, до нас так еще никогда никто не выступал, а зритель подобных шоу любит привычные образы. Поэтому не всегда даже ползала собиралось. Двадцатитысячник вообще тяжело заполнить — это удается только Тому Коллинзу, у которого в шоу выступают все олимпийские звезды, буквально все. Тридцать человек, и все тридцать — чемпионы. Теперь есть еще один подобный коллектив, в нем, кстати, работают Катя Гордеева и Илюша Кулик, он называется «Старз он айс» — «Звезды на льду», принадлежащий крупнейшей корпорации IMG, имеющей возможность своих звезд раскручивать.
Мы начали свои выступления зимой, в самое неудобное время, сразу после Рождества, когда люди от праздников отдыхают. Но гастроли шли бодро, пусть и не собирая огромных залов. У нас состоялись прекрасные премьеры. Мы работали в «Мэдисон Сквер-гарден» — главном зале Америки. Мы работали в Голливуде, в голливудском театре. Вот там мы имели огромный успех, хотя в этот театр наша постоянная программа не вписывалась. Для «Египта» там оказалась слишком маленькая площадка. Дин не смог так разложить спектакль, чтобы он уместился на «пятачке», и тогда мне было предложено, поставив меня в известность за 24 часа, показать премьеру «Кармен». Опять же я по-пионерски ответила: «Всегда готовы!» Однако мы уже несколько месяцев гастролировали по Америке, а это значит, ребята давно не прокатывали спектакль. Тем не менее тут же принялись гладить юбки, которые достали из багажа, пока артисты репетировали, вспоминали свои мизансцены. Кстати, в Америке возникла еще одна проблема, связанная с авторскими правами Фила Гласса, на музыку которого Дин и поставил этот «Египет». Англичане, похоже, не купили права, поскольку и в дальнейшем «Египет» заменялся на «Кармен». И хотя замена спектаклей происходила буквально на ходу, мы никого не подвели и этим, безусловно, подкупили импресарио. Прежде всего, у него не требовали дополнительных денег, во-вторых, — это выглядело настоящим чудом — задень восстановили спектакль, к которому ноги не прикасались полгода. Восстановили почти без репетиций. Но все катались на полном пределе, «Кармен» для труппы — функционально тяжелый спектакль. К тому же он добавил ребятам лишней работы. Тем не менее до конца тура они выходили с «Кармен», и таким образом я смогла показать американцам наш ледовый балет во всей его красе.
Появились хорошие рецензии. Главная — в «Нью-Йорк таймс» по поводу «Половецких плясок», эти рецензии писала Анна Кисельгоф, ведущий балетный критик газеты, а значит — США. Кисельгоф проработала в «Нью-Йорк таймс», наверное, с того дня, как в Новый Свет привезли классический танец. Любое ее высказывание висит на доске объявлений во всех балетных театрах Америки. Только и слышишь: это сказала Кисельгоф, это написала Кисельгоф. Сама же Анна оказалась очень милой женщиной, с которой я познакомилась, конечно, после ее рецензии. Я ей позвонила, у нее русская мама, мы могли объясняться и неожиданно подружились. Анна была настолько любезной, что брала меня с собой в театр. У нее, как у ведущего критика, есть постоянное приглашение. Мы ходили с ней на Нью-Йоркский фестиваль балета, и она мне советовала, что стоит посмотреть, а что можно и пропустить. Я специально осталась в Нью-Йорке, чтобы поглядеть на авангард, моталась, как савраска, целую неделю, чтобы увидеть новое, впитать его в себя, понять, в каком направлении работать дальше. Анна мне помогла разобраться, куда идти, без нее я бы попала только на то, что сверху лежит, что имеет большие афиши. А маленький театр, где зрителей всего полсотни, я бы вряд ли вообще смогла найти. Я ей звонила, и она меня направляла туда, где, по ее мнению, мне должно быть интересно. Я благодарна Анне за добрую помощь. Но прежде всего мне было приятно, что она высоко оценила «Половецкие пляски». Я впервые почувствовала, как ждут на Бродвее после премьеры «Нью-Йорк таймс», когда застала там на гастролях «Современник», и видела, что Галина Борисовна Волчек плачет еще до того, как газета выходит, впрочем, никто в театре всю эту ночь не спит. Я не настолько оказалась подвержена таким страданиям по поводу «Нью-Йорк таймс», но утром, когда ко мне прибежали и сказали, что в «Таймс» о нас есть рецензия и, более того, нас в ней хвалят, я вдруг почувствовала, что взбудоражена этим событием.
Американский тур катился дальше то хорошо, то не очень. Я взяла себе недельный отпуск, Могилевский остался с труппой, а я вновь поехала в Нью-Йорк, на этот раз к своим друзьям Шуровецким. На Бродвее начался новый сезон, и мне не терпелось посмотреть премьерные спектакли. Только я приехала, как раздался телефонный звонок, меня разыскивали из Москвы — у Оли Воложинской умер папа. Визы мы все получили одноразовые, и если Оля улетит, обратно вернуться ей будет очень и очень трудно. На дворе стоял 1990 год. Еще существует Советский Союз, и отношения с США совсем иные. На той же машине, что приехала к друзьям, уезжаю снова в аэропорт и два с половиной часа лечу обратно туда, где оставила театр. Лечу, высчитываю, что успею до спектакля. Я не имела права ничего решать сама, с Ольгой должна была поговорить ее мама. Мало того, что виза одноразовая, самолеты летали из Москвы в Нью-Йорк далеко не каждый день, а мы не в Нью-Йорке, получаюсь, что этот день уже потерян, а папа у Оли умер накануне вечером. Пока моя мама дозвонилась до Шуровецких, чтобы они мне передали трагическую новость, — уже заканчивался второй день. Первый, кого я увидела, — Саша Свиньин, многолетний Олин партнер в спорте. Говорю ему, такое у нас несчастье. Не могу ей сказать о нем до спектакля, Оля танцует «Кармен», у нее главная партия. Но не могу взять на себя смелость молчать до конца спектакля. Дошла до нее: «Оля, звони маме». И ей уже мама сказала: «Дочка, ты не успеешь, папа военный человек, в армии ждать не могут, папу хоронят завтра». А завтра ей не улететь, потому что нет самолета. Даже если б на перекладных западными рейсами она добралась до Москвы, из-за разницы во времени все равно попрощаться с папой не успевала. Тогда виза советским делалась американцами ровно три недели. Улети она домой, мы бы лишались ее на все гастроли. Но когда такое несчастье, все расчеты побоку. Мама разрешила не приезжать. У Оли два родных брата и сестра — мама все-таки была не одна. И в этот вечер Оля выступала в «Кармен». Я же тот спектакль в провинциальном американском городке никогда не забуду.
