Слава богу, в основном от нас ушли те, чье отсутствие никак не нарушало моих планов. Беглецы стали собирать свою труппу на условиях, предложенных им англичанами. А я стала думать над спектаклем «Красавица и Чудовище», хотя с самого начала в предварительных переговорах с Мелом я настаивала, что нам не нужно трогать эту тему, лучше взять другой сюжет. Я считала, что тема в той или иной степени принадлежит «Диснею» и необдуманная постановка может вызвать судебные иски. Дело в том, что мне звонили из Америки мои близкие друзья, связанные с «Диснеем», и предупреждали: зачем ты берешься за «Красавицу и чудовище», руководители компании такого не потерпят, у тебя будет плохая пресса, вас такой гигант, как «Дисней», раздавит. Я отвечала: «Мы для «Диснея» не конкуренты, они и так владеют чуть ли не всем мировым рынком». Но как я ни храбрилась, а все равно побаивалась санкций и предупреждала о своих страхах импресарио. Мел меня успокаивал, уверяя, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Во всем мире именно импресарио, продюсер, то есть человек, который подписывает с труппой контракт, а следовательно, тратит свои деньги и определяет тему будущего представления. Постановщика же приглашают реализовать идею. Мне же заказывали и «Золушку», и «Спящую красавицу», а не я сама выбирала, чем мне заняться.
Дэвид Эссекс музыку писал медленно. Уже все сроки прошли, а постановка все откладывалась и откладывалась. Я начала нервничать, вернулась в Англию, чтобы встретиться с композитором. Мы с Ольгой Чопоровой провели у него чудесный вечер, захватив еще и полночи. Говорили о каждой сцене, о каждом поворотном моменте в спектакле, обсуждали уже готовую музыку — он сидел за роялем, я, как оперная дива, вместилась в рояльный изгиб. Я первый раз работала непосредственно с композитором. Чего только в моей жизни не было, а вот подобного ощущения не испытывала никогда. Я мечтала о балете с элементами цирка, я повесила своих артистов на лонжи, и Красавица у меня летала над сценой буквально с риском для жизни, любой разрыв тросов мог закончиться смертельным исходом. Пронесло, но все-таки Артем Торгашев упал.
У меня в группе занималась замечательная спортсменка, потом она работала в моей труппе — Илона Мельниченко, сейчас она мой хороший друг. Артем — муж Илоны, и случившееся с ним несчастье — буквально роковое стечение обстоятельств. В тот день у нас проходила в Москве генеральная репетиция. Перед последним прогоном Тема влез на трапецию и раскачивался на ней головой вниз — она оторвалась мгновенно. Счастье, что не случился перелом в основании черепа, иначе в лучшем случае Тема оказался бы на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске. Как какой-то знак, именно в тот день, когда все закончено и уже накрыты столы: мы расходились в отпуск и перед ним как бы сами себе сдавали спектакль.
Работа шла муторно, музыка явно не дотягивала, конечно, в ней была пара запоминающихся тем, но этого мало для мюзикла. Обычно я работаю с мелодиями, которые люблю и которые меня вдохновляют. Скрупулезно разбираю каждое движение, стараюсь, чтобы оно соответствовало всем нюансам мелодии. Сотни произведений звучали у меня на катке, но всегда только те, что я сама выбирала. На этот раз все получилось иначе. Музыка меня не увлекала за собой. Я старалась не потерять форму, не потерять интерес к постановке, все время в какой-то степени искусственно поддерживала его у себя. Я жила одна в доме, не отвечала ни на какие телефонные звонки, любые события, не относящиеся к постановке, были у меня из жизни исключены. Я никуда не ходила, утром вставала и ехала на «Кристалл».
Как бы сказать помягче: музыка Эссексу не удалась. Конечно, он не Прокофьев и не Чайковский, но и не Уэббер. Не хочу сказать ничего плохого, но и хорошего сказать могу мало. Одни и те же темы повторялись у разных героев. Либретто (сколько бы мы его ни переделывали с Баранкиным, как Женя ни старался) более походило на киносценарий. Закупили шикарный свет, просто умопомрачительный. Жизнь предвещала грандиозную премьеру, причем мировую, и, честно сказать, все строилось из расчета на это событие. Я подготовила три состава, а в спектакле продумала каждую деталь, он получился технически очень сложным. Особенно для исполнительницы главной роли: она практически не покидала лед во время всего представления.
Мы прилетели в Лондон, и для первой репетиции нам зарезервировали самый большой зал, где обычно проходят знаменитые шоу. Премьеру назначили в королевском Альберт-холле. Перед тем как выйти на специально залитый для нас лед, мы неделю сидели в гостинице в Уимблдоне. В Альберт-холле работала лучшая английская компания по установке света. Она выстраивала его прямо при нас, в готовых декорациях, которые я первый раз увидела. Хотя до этого я встречалась с художником, но тогда передо мной на столе лежали эскизы. Художника по костюмам я отстояла своего — Нателлу Абдулаеву. Декорации были очень хороши, появились новшества, напоминающие оформление бродвейских мюзиклов. И, конечно, супертрюк — мною изобретенные полеты над льдом, когда вся труппа «летала» на веревках. Единственное, что мы не успели — как-то их украсить. Надо было заказать искусственные листья и оплести ими веревки, будто это ветви деревьев в саду, в котором появлялась Красавица. Сюжет порой ничем не походил на канонический, но по канве все равно разыгрывались традиционные «Красавица и Чудовище». Огромный двухчасовой балет я планировала прежде всего на Инну Волянскую с Алексеем Тихоновым, и они были прекрасны в главных ролях, но импресарио захотел, чтобы в первом спектакле танцевали Марина Пестова и Марат Акбаров. Их десятилетняя Анжела уже училась в Англии, Марат с Мариной жили у опекунов ребенка. Они катались замечательно, но, конечно, спектакль прежде всего строился на Инну и Лешу. Волянская выглядела настоящей Красавицей, какой я ее себе представляла. Импресарио попросил поменять ведущих артистов в последний день, и я страшно переживала, чуть с ума не сошла, не зная, как подобное объявить первой тройке. Тройке потому, что Инна с Лешей работали вместе с Илоной Мельниченко, в роли Злой Волшебницы. А Марат с Мариной объединялись с Ирой Жук.
Наконец дожили до премьеры, опять срочно переделали костюмы, так как они шились без примерки, в общем, как-то выкрутились. Попутно замечу, что наши мастера по пошиву в тысячу раз профессиональнее тех, кому мы вынуждены отдавать заказ. Но Мел, как выяснилось, не случайно заказал нам костюмы в Англии, в конце концов он их себе и оставил.
Премьера. Огромный Альберт-холл заполнен на две трети. Когда опустился занавес, зал встал и стоя аплодировал сорок минут. Кстати, там лед перед премьерой лопнул, это стало уже каким-то знаком, и мы без раскатки вышли на сцену. Ребята не стояли на коньках пару дней, это нонсенс, все нервничали, тут не маленький театр, где они уже наловчились делать чудеса, здесь новые кулисы, сцена вынесена вперед, много пространства. Но сама «площадка» все равно двенадцать на двенадцать. Большой зал создает иной эмоциональный накал, все это делало премьеру особенно волнительной. Наши партнеры не успели закончить оформление сцены, потому что с таким шоу они никогда не сталкивались. Володя Ульянов жил в Альберт-холле двое суток, сам приколачивал, сам доделывал, сам развешивал. Но это нормально, перед премьерой обычно у всех руки болят, потому что бог знает сколько приходится перелопачивать в последнюю минуту. В то же время вокруг царила торжественная обстановка, вдохновляли даже знаменитые гримуборные, где находились рояли, на которых разыгрывались лучшие музыканты мира. Альберт-холл всегда видел только самое лучшее в музыкальной, театральной, культурной жизни. На его сцене из русских балетов работали только Большой театр и Кировский, и то не всегда с успехом, судя по рецензиям.
