В Мальборо мы отправились с Мишей Каролайлом. Сразу, как добрались, пошли утрясать расписание. Место незнакомое, но сразу же выяснили, что там на льду работают польские тренеры Бася и Владислав Пеньковские. Я их очень хорошо знала по десяткам совместных соревнований. Вместе с ними пошли к руководству катка. Нас радостно встречают и говорят: «Вообще-то у нас свободного льда нет, хотя мы имеем четыре катка. Но лед весь поделен между местным хоккеем и городским фигурным катанием. Время, что вы хотите зарезервировать, невозможно организовать». Я нервно прошу передать дирекции, что нас категорически не устраивает расписание, которое они нам предлагают. Миша мне говорит, ты, Татьяна, только не кипятись, все равно мы сделаем то, что нам нужно. А Кулик сразу стал таким активным, таким взрослым и серьезным, у него хороший английский, он начал что-то объяснять, что-то мне переводить. Я еще тогда Илюше сказала: «Я про тебя книгу напишу». Мальчишка же рос на моих глазах не по дням, а по часам. На этих переговорах я не капризничала, нам полагался определенный график: днем он отдыхает, утром тренируется с девяти, а вечером с четырех. Но такого свободного времени на катке в Мальборо для нас нет. Я говорю, если нет, мы уезжаем. И он поддакивает: «Мы уезжаем, время не терпит, я ждать не намерен». Такое, значит, у него желание тренироваться и чтобы все шло по плану.
Со временем расписание отрегулировалось, американцы быстро поняли, что перед ними двое ненормальных русских, которые собираются в Мальборо совершить что-то серьезное. Я никогда прежде не работала в Америке, кроме недолгого опыта с Климовой и Пономаренко. Меня много раз приглашали за океан тренировать, но я никогда на это не соглашалась. Позже я близко познакомилась и с директором катка, и с главным тренером по хоккею, и с директором школы фигурного катания Джулиан, которая, конечно, стала моей подругой. Но на первых порах, мы, естественно, приглядывались друг к другу. Поселилась я с Илюшей вначале в такой гостинице, где при комнатах имелись кухни. В моем номере я готовила завтраки и обеды. И оттуда, с гостиницы, пошло, что мы и дальше питались вместе.
Мы вставали около семи утра, в семь пятнадцать я накрывала завтрак, без пятнадцати восемь мы вскакивали в какую-то старую колымагу, взятую нами напрокат (потом он купил себе машину, а мне арендовали). Нашли рядом с катком старый заброшенный стадиончик, на котором он столько набегал, столько напрыгал и так его перепахал, что туда люди собирались с утра смотреть на «показательные» выступления, как русского мучают. Но он был готов к такого рода работе. Начали репетировать программу. Долго не получался четверной прыжок. Он тренировался на стадионе по плану Райцина, который нам все расписал. Контрольные замеры решили сделать в сентябре, когда вернемся в Москву.
Так все лето и сидели в Мальборо. Из гостиницы разъехались по квартирам. Но обед, ужин и завтрак — по-прежнему у меня. Режим такой: утром на стадионе получасовая — сорокаминутная гимнастика, затем первая тренировка на льду, после нее зал, потом обед. За обедом Илья съедал только суп, так уже он привык. Вместо второго ел много фруктов, много пил разных соков. Уставал, засыпал днем. Я еще не умела сама ездить на машине, но спасибо, что магазин недалеко, днем моталась туда-сюда, покупала продукты. Таскала их в дом на себе, хотя в Америке в маленьких городах ходить негде, там и пешеходных дорожек нет. Когда Илья просыпался, то ел фрукты, выпивал немного чая или кока-колу и — вторая тренировка. Впрочем, так жизнь проходит у всех спортсменов и тренеров. Жизнь, целиком и полностью посвященная делу, которое выбрал. Вечером сперва зал — полчаса, потом уже ледовая тренировка полтора часа и снова стадион после тренировки. После такого дня он шел отмокать в джакузи или плавать в бассейне. Если у него еще оставались силы, он любил поиграть в теннис. В половине девятого мы садились ужинать, смотрели какой-нибудь фильм. Так заканчивался день, а шли они один за другим довольно быстро.
Илюша набирал и набирал. И хотя он много работал, но не давал мне возможности целиком проводить мой план, противился тому, чтобы прыгать сериями. Тут стал проявляться его характер. Я и убеждала, и скандалила, и собиралась уезжать, всякое было. Но, взяв на себя такую ношу, не бегут при первых же трудностях, тем более он меня попросил, чтобы я не уезжала, что он рано или поздно сделает все как надо. Но время он упустил, и такой базы, какую я хотела и какой добилась к следующему сезону, в тот первый год не получилось. Не мог он терпеть до конца, не позволил мне сделать с ним необходимую скоростно-силовую работу на льду. На мой взгляд, он мало катался, я привыкла, чтобы на льду проводили времени намного больше. Постепенно он все же включился в длинные прокаты, то есть стал тренировать программу не по частям, а больше целиком.
Долго бились мы над четверным прыжком, ох как долго. Да, я никогда не работала с одиночниками, и может возникнуть закономерный вопрос, откуда я знаю, как учить прыжки. Четверной прыжок — это «ультра-си» фигурного катания. Не надо забывать, что я работала с очень способным человеком, которому прежний тренер уже отлично поставил прыжки. К тому же он от природы обладал высоким прыжком. Не боги горшки обжигают. Я не одну отсмотрела пленку с этим прыжком, много думала. Все бьемся без толку, прыжка все нет и нет. Причем это сражение происходит на фоне усталости, он много занимается атлетизмом, и, естественно, тончайшая координация, которая нужна для такого сложнейшего прыжка, уходит. А сила должна появиться в сентябре, когда он закончит программу Райцина. По тому, как все происходило, я думала, что он наконец его прыгнет к 15 сентября. Илюша психовал, страшно ругался, себя поносил. А я не нервничала, я знала, что он обязательно прыгнет четверной, я же видела, все к этому идет.
Прыжки у Илюши, я уже говорила, очень красивые, большие, легкие. И вот я его спрашиваю: «Скажи, голубчик, с какого захода ты выучил тройной тулуп?», он отвечает: «Я его долго учил, он мне никак не давался, и освоил я его с круглого захода». Я: «Так я тебе уже давно предлагаю прыгать четверной с круглого захода. Подумай». С ним по-другому разговаривать бессмысленно. Только так, чтобы он сам подумал и потом принял вроде собственное решение, — это я, к сожалению, поняла не сразу. Он должен его выдать как свое. Я так работать не привыкла, но мне пришлось подстраиваться.
Есть разные методы обучения. Илья жаловался, что я его мало поддерживаю: «Вы вообще когда-нибудь хвалите? Вы только ругаете». Но он ошибался, я не ругаю, я делаю замечания. Одна из моих задач — работа над ошибками. Теми ошибками, что я вижу, особенно тогда, когда знаю, что он может показать лучше, чем делает. Я не только требую, чтобы он поднял качество элемента, но и говорю, как его надо поднять. Когда наконец получается, я радуюсь, я не могу не радоваться. Но Илюше моей радости всякий раз оказывалось недостаточно. Я не сразу поняла, что он болезненно самолюбив, жить не может без похвалы и восторгов в свой адрес. А я как-то не очень умею это делать, что его, конечно, не устраивало. Но я его обожала, я видела в нем чудные качества. Прежде всего, он добрый парень, а для меня доброта — самое большое человеческое достоинство, тем более в наше время.
В Москве предстояли контрольные прокаты. Ему полагалось показать новые программы. Конечно, все ждали, какими мы из Америки приедем, полный шухер у руководителей фигурного катания, никто не верил в мой педагогический успех с одиночником, говорили: «Она бы еще хоккейную команду взялась тренировать». Я же думаю, что если б мне пришлось взять хоккейную команду, то, пусть это звучит нескромно, хуже, чем они играют сейчас, точно бы не получилось.
