Я не знаю, как дальше сложилась судьба Паши, но мне кажется, что если б ее действительно заняли в Голливуде, она бы не звонила Жене, не оставляла бы ему на автоответчике предложения кататься снова вместе, не искала бы себе кого-то другого вместо него, одним словом, не металась бы. Ведь Голливуд — это профессия, а профессию не дарят, ее не покупают, ее добиваются годами. Когда она мне все время талдычила про Голливуд, я поверила, что ее пригласили туда, что она будет там сниматься. Я долго находилась в этом приятном заблуждении, потому что она без конца куда-то звонила, без конца готовилась к съемкам. Но пока снялся только Кулик. Про Пашу мне ничего не известно.
А Илюша сыграл в голливудском фильме балетного танцовщика, фильм вышел, и мне сказали, что Илюша в нем хорош, да и кино приличное. А про Пашу я знаю только по ее интервью в русских газетах в Америке, где она поливает грязью нас с Женей. По-моему, у нее совсем стало плохо с головой, судя по тому, что она несет. Самое смешное из ее откровений — будто я у нее отняла все, заработанное ею с таким трудом. Как будто можно где-то получить за нее деньги, не расписавшись? Впрочем, это из той же оперы, что и конверт со ста тысячами. Давно не живя в России, она своим менталитетом легко бы вписалась в российскую лихую жизнь. А может, все дело в том, что раньше, до ее высказываний, звонила мне ее мама, звонила ее тетя, и не один раз звонили, и не один раз просили, даже она соизволила со мной побеседовать, и все по одному вопросу: как вернуть Женю? Но Женя не вещь, я не могу его ей вернуть. Я не его мама, я специалист, который ему и сегодня помогает в работе. И буду помогать, буду ставить ему с Майей номера.
У Жени сложилась нелегкая личная судьба, но от этого я его еще больше люблю, и дело не только в том, что он выдающийся спортсмен и двукратный олимпийский чемпион. Пусть он себе и дальше катается вместе со своей замечательной партнершей Майей Усовой. Я раньше ее не знала, а сейчас считаю удачей то, что она мне повстречалась: работать с ней, общаться с ней — огромное удовольствие. Майя не только стопроцентный профессионал, но и хороший, добрый человек.
Моя семья
Со своим будущим мужем я познакомилась в доме композитора Марка Фрадкина. Его дочка Женя была моей подругой, а Марк Григорьевич и его жена Раиса Марковна меня обожали. Талантливого и уже очень известного пианиста, лауреата первой премии конкурса Чайковского Владимира Крайнева в доме Фрадкиных звали Вовой, и он там тоже ходил в любимцах и тоже дружил с Женей. Мы друг о друге знали, но никогда не встречались. Я жила одна, и Женя все время твердила: «Надо тебя познакомить с Крайневым, надо познакомить». То же самое она говорила и Вове: «Надо тебя с Тарасовой познакомить».
Так продолжалось довольно долго, но в один прекрасный день мы с подругами — Мариной Нееловой и Леной Матвеевой, поехали к гадалке, милой бабушке, которая жила на окраине Москвы. Никого из нас она прежде не знала и не встречала, нам через кого-то дали ее адрес. Бабушка гадала по утренней росе. Попали мы к ней чудом, собравшись то ли в семь, то ли в полседьмого утра, что для нас, раньше часа, а то и двух ночи не засыпающих, уже было подвигом. Покатились к бабушке бог знает в каком виде — немыты-нечесаны. Понятно, что бабушка-гадалка не очень интересовалась искусством, еще меньше фигурным катанием, но нас в то утро не признали бы и близкие знакомые.
Старушка — божий одуванчик что-то рассказала Лене, что-то Марине, а потом взялась за меня и напомнила о том страшном, что случилось в моей жизни. Два года, как умер мой муж, именно про это она и завела разговор. Я попросила: «Не надо, не надо мне больше ничего говорить. Я не хочу больше ничего слушать». Но она приказала: «Нужно дослушать». Она объяснялась какими-то своими, непередаваемыми выражениями, например: «А ты очень скоро выйдешь замуж, ты познакомишься с человеком, который пляшет и поет, у него профессия на одной ножке». Мы все засмеялись, подумали вслух: хромой, наверное, или, почему-то была мысль о военном, а может, пожилой человек… Она нас поправила: «Нет, нет, это у него работа такая: вроде как артист, но не артист. Не тот, что по телевизору выступает, но очень известный. Не бойся, что он роста будет маленького, выходи за него замуж, сразу будешь жить с ним хорошо, он будет тебя понимать». Выйдя от старушки мы хохотали до умопомрачения. Но кончилось дело тем, что запомнила я ее на всю жизнь. Звали бабушку — Прасковья.
Мы вернулись в центр, предстояло разъезжаться на работу, время у всех расписано. Но поскольку встали ни свет ни заря, высвободилась лишняя пара часов, домой мне возвращаться бессмысленно, а на работе никого, уж очень рано. А кто живет в самом центре? Женя Фрадкина. У нее мы решили попить чайку, съесть творожка, немножко поболтать и разъехаться. Заскочили на базар, купили творога и прикатили к Фрадкиной. Когда мы ввалились в квартиру, то на кухне с Жениной мамой уже сидел Крайнев. Я как вошла, так и сказала со смехом: «Вот он, мое счастье». Напомню, что пребывали мы в таком виде, что буквально шапку нельзя с головы снимать, мы еще собирались у Жени намыться и накраситься.
Крайнев мне: «Привет». — «Привет». Так и познакомились. Он спрашивает: «Куда вам, девки?», и мне тихо: «Я тебя отвезу». Я объясняю: «Мне туда-то надо», а про себя думаю, вот наглость какая, сразу на «ты». Через час он повез меня на работу. И вот мы с ним рядом едем через Каменный мост, и когда спускались к «Ударнику», за нами поднялись на небе две радуги прямо над Кремлем, клянусь. Вова запомнил это навсегда, помню это и я. Я ему: «Две радуги, я никогда в жизни такого не видела». Он мне: «Это к большому счастью». Через девять дней мы поженились.
Мама Володи Иля Моисеевна тогда выхаживала бабушку в Кишиневе, предстояло к ним туда ехать, показываться. Но сначала я познакомила Володю с моей мамой и сестрой Галей. Они стояли, смотрели с балкона, кого я к ним привезу? Мы полетели в Кишинев на один день. Бабушка Вовина только-только отошла после инсульта, начинала говорить первые слова, но сразу у меня спросила, кто я и чем занимаюсь? Я сказала. Она очень медленно говорила: «А какое у тебя образование?» Я ответила: «Татьяна Иосифовна, я так много работаю, чуть ли не с самого детства, с девятнадцати лет, и эта работа так меня захлестнула, что не успела получить образование, но зато стала заслуженным тренером». Я еще ей не сказала, что безобразно училась и меня неоднократно выгоняли из Института физкультуры, я была студенткой в течение многих-многих лет — четырнадцати или пятнадцати, не помню точно, а то и семнадцати. Она сделала паузу и сказала: «Человек без верхнего образования — не человек, а скотина», повернулась к стене и больше не произнесла ни слова. Вся семья была в ужасе, я смеялась, как ненормальная. У меня совершенно никакой обиды не возникло, хотя моя мама всегда огорчается, когда я при друзьях вспоминаю свое первое знакомство с Вовиной родней.
Я уже писала, что сейчас Володя и Иля Моисеевна живут в Германии, в Ганновере, где у Володи профессорский контракт. Мы с ним в Москве долго обсуждали наше будущее. Начинался 92-й год. В стране стало тяжело жить, и профессорам, и концертирующим музыкантам почти ничего не платили, да и сейчас не платят. А Володя, надо сказать, уже тогда был профессором Московской консерватории. Он мечтал, что будет поднимать талантливых детей, как его учителя Генрих Густавович Нейгауз и Анаит Степановна Сумбатян. Но надо же содержать семью, мы не одни, есть мои родные, есть его, мы им помогаем, и Володя принял решение уехать на Запад и там преподавать. В Ганновер собралась и его мама, тогда семидесяти четырех лет, она делала последнее, что могла сделать для своего сына, — поддерживать его, создав в чужой стране домашнюю обстановку. Я работала, ездила с театром, не могла заниматься Вовой все время, а он как выдающийся музыкант нуждался в опеке. Мы оба понимали, что в Германии я не смогу жить постоянно, а буду только приезжать в свободное время. В Ганновере у меня никакой работы нет, а я не могу полностью переключиться на стрижку травы или готовку обеда. Хотя я очень люблю и стричь, и готовить, но это все-таки не основное мое призвание в жизни.
