Кто-то, возможно Эбби, возможно Ти-Джи, а может, туповатый Ронни Мецгер, дергает его за руку. Она чертовски болит, но это не самое худшее. Тот, что дергает его за руку, еще и издает какие-то странные звуки, какое-то гудение, и от него в голове все вибрирует. К тому же неподалеку что-то грохочет.
(Большая Комбинация – это Большая Комбинация), но это гудение!.. Какую же оно вызывает боль!
– Прекрати, – бормочет Тай. – Прекрати, Эбби, а не то я…
Слабые крики просачиваются сквозь электрическое гудение, и Тай Маршалл открывает глаза. К сожалению, ему не нужно время, чтобы понять, где он находится и что с ним произошло. Он разом вспоминает все.
Тай держался, пока старик не умер, повиновался звучащему в голове голосу матери и сохранял хладнокровие. Но стоило ему начать звать на помощь, как паника вернулась и захлестнула его. А может, то был шок. Или паника на пару с шоком. В любом случае он потерял сознание, зовя на помощь. И как долго провисел, подвешенный за закованную руку? По свету, проникающему в дверь лачуги, сказать невозможно, его яркость не изменилась. И от грохота и стонов огромной машины тоже толку нет, Тай понимает, что они не замолкают ни на секунду. Как крики детей и посвисты кнутов, которыми надсмотрщики поддерживают энтузиазм работников. Большая Комбинация никогда не останавливается. Она работает на крови и ужасе двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.
Но гудение, это чертово электрическое гудение, эта самая большая в мире электробритва «Норелко»
[129]… откуда оно? Что означает?
«Мистер Маншан поехал за моно, – раздается в голове голос Берни. Злобный шепот. – Монопоездом Конечного мира».
Страх холодной змеей вползает в сердце Тая. У него нет ни малейших сомнений, что он слышит, как этот монопоезд в этот самый момент вползает под навес, построенный у дальнего конца Стейшн-хауз-роуд. Мистер Маншан оглянется, ища взглядом своего мальчика, своего особенного мальчика и, не увидев его (и Берн-Берна тоже), отправится на поиски?
– Естественно, отправится, – бормочет Тай. – Это же ясно как божий день.
Он смотрит на свою левую руку. Если бы не наручник, она сама бы выскользнула из металлического кольца. Он тем не менее несколько раз дергает рукой, но наручник только со звоном ударяется о кольцо. Второй наручник, который пытался достать Берни, когда Тай ухватил его за яйца, болтается на цепочке, наводя мальчика на мысли о виселице, которая высится у съезда на Стейшн-хауз-роуд.
И тут гудение, от которого слезятся глаза и ноют зубы, разом сходит на нет.
«Он выключил двигатели. Теперь ищет меня на станции, чтобы убедиться, что меня там нет. Убедится, и что потом? Знает ли он это место? Конечно же, знает».
Страх превращается в ужас. Берни бы все отрицал. Берни бы сказал, что лачуга – его маленький секрет, его особое место, о котором никто не имеет ни малейшего понятия. В своей самоуверенности ему даже не приходила мысль о том, что его так называемый друг мог использовать лачугу и в собственных целях.
В голове вновь звучит голос матери, и на этот раз Тай действительно уверен, что слышит мать. «Ты не можешь полагаться на кого-то еще. Они могут прийти вовремя, а могут и не успеть. Ты должен исходить из того, что они не успеют. Ты должен выбраться отсюда сам».
Но как?
Тай смотрит на старика, лежащего на пропитанном кровью земляном полу, головой к двери. Мысль о мистере Маншане пытается отвлечь его: друг Берни спешит по Стейшн-хауз-роуд (или едет на своей тележке для гольфа), чтобы поскорее добраться до него и отвезти к аббала. Тайлер отгоняет эту мысль. Она – шаг навстречу панике, а паниковать он больше не может. Нет времени.
– Я не могу подтащить его, – говорит Тай. – Если ключ в кармане, я погиб. Дело закрыто, игра закончена, застегивай молнию ши…
Глаз цепляется за лежащий на полу предмет. Это мешок старика, из которого он доставал шапку. И наручники.
«Если наручники лежали в мешке, ключ, возможно, тоже там».
Тай, насколько можно, вытягивает левую ногу. Результат нулевой. До мешка он не достает. Как минимум четыре дюйма. До мешка четыре дюйма, а мистер Маншан приближается и приближается.
Тай буквально чует его.
Док кричит и кричит, отдавая себе отчет, что кричат и другие, требуя, чтобы он замолчал. Но ведь все нормально, бояться нечего, разве что у него горлом пойдет кровь. Это же пустяк. Важно другое: Голливуд открыл дверь в «Черный дом» и перед ними предстал его официальный представитель.
Представитель этот – Дейзи Темперли, кареглазая девушка Дока. На ней красивое розовое платье. Кожа бледная, как бумага, за исключением правой части лба, где кусок кожи отвалился, обнажив красный череп.
– Заходи, Док, – говорит Дейзи. – Поговорим, как ты меня убил. А потом ты сможешь спеть. Споешь мне? – Она улыбается. Улыбка переходит в ухмылку. Ухмылка обнажает полный рот вампирских зубов. – Ты будешь петь мне вечно.
Док пятится, поворачивается, чтобы сбежать с крыльца, и вот тут Джек хватает его и трясет. Док Амберсон – здоровяк, двести шестьдесят фунтов на выходе из душа, двести восемьдесят пять в полном дорожном прикиде, как сейчас, но Джек трясет его без труда, только голова мотается из стороны в сторону. Вместе с волосами.
– Это галлюцинации, – говорит Джек. – Используемые для того, чтобы не пустить нас туда. Я не знаю, что ты видел, Док, но этого нет.
Док осторожно смотрит через плечо Джека. На мгновение видит стремительно удаляющееся розовое пятно, прямо-таки атака адского пса, только в обратную сторону, а потом исчезает и оно. Он поворачивает голову к Джеку. По загорелому, обветренному лицу текут слезы.
– Я не хотел ее убивать, – говорит он. – Я ее любил. Но в тот вечер я устал. Очень устал. Вы когда-нибудь уставали, Голливуд?
– Да, – кивает Джек. – И если мы выберемся отсюда, я буду спать целую неделю. Но сейчас… – Он переводит взгляд с Дока на Нюхача. С Нюхача – на Дейла. – Мы еще много чего увидим. Дом использует против нас наши же самые ужасные воспоминания: неправильные поступки, незаслуженные обиды, которые мы нанесли людям. Но в целом ситуация изменилась в нашу пользу. Думаю, со смертью Берни дом лишился большей части своих ядовитых клыков. И теперь нам остается только найти дорогу, по которой прошел Тай, на ту сторону.
– Джек. – Дейл стоит на пороге, на том самом месте, откуда Дейзи приветствовала своего лечащего врача. Глаза у него что плошки.
– Что?
– Найти дорогу… проще сказать, чем сделать.
Они подходят к Дейлу. За дверь. Огромный круглый холл, такой большой, что Джеку сразу вспоминается базилика Святого Петра. На полу – акр ядовито-зеленого ковра, расписанного сценами пыток и богохульства. Отовсюду в холл открываются двери. Кроме того, Джек видит четыре лестницы. Моргает, и лестниц уже шесть. Еще моргает, и их двенадцать. Уводящих неведомо куда.
