Война продолжала составлять главную тему в жизни стран Антанты и в ведущих государствах, какими были Великобритания и Франция, и, чтобы более глубоко изучить состояние политических, экономических и военных дел в России, союзные государства провели в середине январе 1917 года в Петрограде еще одну конференцию, на которой рассматривались союзнические обязательства в различных областях и уточнялись планы совместных операций по разгрому армий Центральных держав. Перед началом конференции Государственная дума была закрыта, чтобы иностранные наблюдатели не могли «оказаться свидетелями фрондерских выступлений» депутатов, но во всей столичной обстановке ощущалось едва сдерживаемое и трудно скрываемое недовольство масс властью, которое легко можно было взорвать манифестациями, стачками и бунтами
[422].
Военная конференция распалась на стратегическую и по вопросам военного снабжения. Первая из них исчерпала свои задачи в течение одного дня, придя к выводу, что решения, вынесенные в Шантильи, по ведению войны на 1917 год являются оптимальными и пересмотру не подлежат
[423]. По вопросам снабжения русской армии оружием и боеприпасами совещание шло долго и безрезультатно, так как русское правительство запрашивало только пушек разного калибра около 10 000 штук и разного материала на миллионы тонн в то время, как в Мурманске и Владивостоке скопилось огромное количество вооружения и разных грузов, поставленных союзниками еще в 1915 и 1916 годах, но закупоренных там из-за плохой работы транспорта и вредительской работы разного рода посредников, которые взвинчивали цены на все военное имущество и делали его недоступным для армии. Конференция не удалась, так как со стороны русского правительства и военного командования на заседания каждый день приходили новые люди, не посвященные в дела, и секретность принимаемых решений нельзя было соблюсти.
Делегаты конференции имели встречи с императором и императрицей, и лидеров Англии, Франции и Италии поразила настойчиво повторяемая всем фраза Александры Федоровны, звучавшая, как заклание, в ее устах: «Пруссия должна быть наказана»
[424]. Она знала истинных врагов России и открыто звала к мщению. Представители стран Антанты имели в это же время встречу с крупными промышленными магнатами России, и от имени этих деловых кругов П. Рябушинский апеллировал к союзникам знаковым заявлением: «Вы присутствуете при великой трагедии русского народа, когда он духовно порвал со своей властью. Надеюсь, что вы…будете считаться не только с официальной Россией, но и с ясно выраженным мнением России общественной»
[425].
3 февраля стало известно, что в ответ на объявленную Германией неограниченную подводную войну США разорвали дипломатические отношения с Берлином, и всем участникам конференции стало ясно, что это был первый шаг к вступлению США в войну на стороне Антанты. Интерес к событиям в России у всех участников конференции заметно угас, основные и решающие события окончательно переносились на запад.
Результаты конференции никого не удовлетворили. Французская делегация констатировала, что «мы должны уже теперь предвидеть банкротство своей союзницы и сделать из этого необходимые выводы»
[426]. А посол Англии в России Джордж Бьюкенен, докладывая королевскому правительству свои наблюдения и взгляды на возможность продолжения союза с Россией, сразу после этой конференции сообщал: «Большинство народа, включая правительство и армию, единодушны в решимости вести борьбу до победного конца, но на этом национальное единство кончается. Наивысший фактор — император — плачевно слаб; но единственный пункт, в котором мы можем рассчитывать на его твердость, — это война, — и это тем в большей степени, что сама императрица, которая в действительности правит Россией, держится здравых взглядов на этот вопрос. Она не является, как это часто утверждают, немкой, работающей в интересах Германии, но она — реакционерка, желающая сохранить самодержавие в неприкосновенности для своего сына; именно поэтому она побуждает императора избирать себе в министры людей, на которых она может положиться в том отношении, что они будут проводить твердую политику, причем их способности совершенно не принимаются во внимание; но в этом она действует как бессознательное орудие других, которые действительно являются германскими агентами. Эти последние, навязывая всевозможными способами императору политику реакции и репрессии, ведут в то же время революционную пропаганду среди его подданных в надежде на то, что Россия, раздираемая внутренними несогласиями, будет вынуждена заключить мир»
[427]. Накануне английский посол на приеме у Николая II, под давлением неопровержимых доказательств, с британской дерзостью решился сказать, глядя императору прямо в лицо, что германские агенты «работают повсюду», и они «косвенно оказывают влияние на императрицу через окружающих ее лиц, и в результате вместо того, чтобы пользоваться подобающей ей любовью, ее величество окружена недоверием и обвиняется в том, что она работает в интересах Германии»
[428]. Побледнев, император подал послу руку, дав понять, что аудиенция закончена. Николай II знал все это и сам, но вырваться из порочного круга измены и предательства, порожденного в его близком окружении с его же молчаливого согласия, он, видимо, не мог. Это мог сделать только сильный и волевой государь, но этими качествами Николай II не обладал, и потому он вверил свою судьбу в руки провидения и случайностей.
10 февраля царь принял председателя Государственной думы Родзянко, который сделал императору доклад о внутреннем положении в империи, грозящем перерасти в катастрофу. «Мы накануне огромных событий, — заявил Родзянко императору, — исхода которых предвидеть нельзя. То, что делает ваше правительство и вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно. Всякий проходимец всеми командует. Если проходимцу можно, то почему же мне, порядочному человеку, нельзя? Вот суждение публики. От публики это перейдет в армию и получится полная анархия»
[429]. Председатель думы Родзянко требовал незамедлительно убрать из правительства Протопопова, а когда Николай II категорически отказался сделать это, то Родзянко закончил свой доклад вещими предзнаменованиями: «Ваше Величество, — сказал он, — я ухожу в полном убеждении, что это мой последний доклад вам.
— Почему?
— Я полтора часа вам докладываю и по всему вижу, что вас повели на самый опасный путь… вы хотите распустить думу, я уже тогда не председатель и к вам больше не приеду. Что еще хуже, я вас предупреждаю, я убежден, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать.
