– Давайте. Гриша, готов?
– Можно еще три минутки повторить?
– Ладно. Вол, а ты что там?
– А чо?
– Отвечай. Вставай. Я за тебя в последний-то год возьмусь!
– А ЧО?
– «Чо» по-китайски «жопа», – вставил Проханов, и класс прыснул.
– Отвечаешь? Или ставлю «два», и пошел вон из класса.
– Галина Марковна, а чо я?! – скрипуче воскликнул Вол.
– Отвечаешь? Раз, два… Все, можешь сидеть дальше.
– Так сидеть или выходить? – снова ухмыльнулся Вол.
– Ты мне рожу свою еще покриви! Дурак несчастный!
– А чо вы обзываетесь? За это на вас в суд можно подать!
На мгновение музы́чка опешила. Редко кто ей дерзил. Даже самые отъявленные хулиганы молча терпели все ее высказывания в свой адрес. Переговорить музы́чку невозможно, а память у нее великолепная: что-то не так сказал в сентябре – будь уверен, весь год она будет капать на мозги, пилить. И еще через пару лет напомнит.
Ну и на руку тяжела. Она раз залепила какому-то дерзкому пацику пощечину – так он сознание потерял.
– Ишь ты, какой умный! Выискался мне, тоже! А на вас, на малолетних преступников, в суд подавать не надо?
– А чо мы?
– Да не «чо»! Это твое «чо» меня уже достало! Когда ж ты уже свалишь и скроешься с глаз моих долой, идиот?!
– А ЧО?!
– Все, Вол, хватит, – музы́чка тяжело дышала, по шее и щекам поползли вишневые пятна. – Кто там отвечает? Давай, Водовозов. Или тоже «пару» хочешь?
В таком ключе и прошел урок. Разве что Вол все-таки смог украдкой нарезать шариков из жвачки и кидал ими в Саврасову. Турка по привычке разглядывал черно-белые портреты на фотобумаге – когда он пришел в этот кабинет в первом классе, портреты уже выглядели старыми. На время ремонта их снимали. Моцарт, Шуберт, Бах, Чайковский, Мусоргский, Бетховен, Шопен. Турка давно заметил, что чем-то Конова похожа на Бетховена. Будто сестра. Тут великий композитор был запечатлен молодым, с грустным взглядом и печально изогнутой нижней губой.
Где-то ближе к концу урока в косяк двери раздался стук. На пороге появилась женщина, и без труда можно было понять, кто она. У нее были такие же, как у сына, матово блестящие глаза, круглые, словно коричневые пуговицы. И выражение лица почти такое же.
– Здравствуйте. Я мама Саши Вола. Пока весь класс тут, можно задать вопрос?
– Ну, у нас вообще-то новая тема… – Галина Марковна поглядела на нее поверх очков. – Ладно, так и быть. Сразу домашнее задание запишите! – прокричала Галина Марковна. На пальцах у нее были перстни с разноцветными стекляшками. За годы преподавательства горло музы́чки все-таки попортилось, словно исцарапанная иглой виниловая пластинка, голос стал надтреснутым.
Записали домашку. Галина Марковна кивнула матери Вола. Она так и стояла возле доски, будто отвечать собралась. И вдруг спросила:
– Скажите, кто принес кондомы в класс?
Некоторые захихикали. Вовка покраснел, сдерживая смех. «Тузовы» за последними партами затопали ногами. Лицо Вола приобрело вид сырого мяса, пролежавшего день на солнцепеке.
– Хватит смеяться! – взвилась Галина Марковна. – Все бы им ржать! Вам задали вопрос – так отвечайте!
Постепенно воцарилась тишина. Перешептывания и смех прекратились. Все приняли более-менее серьезный вид. Турка сидел на том же месте – третья парта среднего ряда. Она отлично просматривается с учительского места.
– Так кто принес? – повторила мать Вола.
– А чо? – едва слышно пробормотал Вовка, и Турка прыснул.
Галина Марковна сняла очки и запустила дужку в бордовый рот.
– Вол! – сказал кто-то.
– А чо сразу я?
– Вы не можете сказать честно? Трусы, что ли? Кто-то ведь все это затеял. И кидал не только мой сын, насколько я поняла.
– Да никто не признается, о чем вы говорите! – вопила музы́чка. – Трусы, позорники!
Мать Вола постояла еще немного, сканируя каждого своими колючими глазами. Она была настолько похожа на сына – точнее, он на нее, – что Турка невольно почувствовал отвращение.
Мать Вола кивнула и вышла из класса.
Прозвенел звонок.
– Дежурные остались! Кто сегодня? ДЕ-ЖУ-РНЫ-Е! Стулья поднять вверх ногами на парты, у меня последний урок. Подмести бумажки, катышки эти… Кто набросал? Свиньи, вот свиньи… Окно откройте, пусть проветрится!
Выяснилось, что, помимо матери Вола, вызвали еще и родителей Каси.
Ну а после того, как незадачливым сыновьям прочитали лекции по примерному поведению, за их воспитание взялись Крыщ с Рамисом. Они затащили Вола и Касю в туалет.
Устроили очную ставку, чтоб выяснить, кто на кого настучал.
– Кто? Ты на него? Чо ты лупаешь на меня, стукач?
– Я не стукач, – отвечал Вол.
Крыщ влепил ему звонкую пощечину. Кася стоял тут же и хлюпал носом. Его и без того водянистые зенки наполнились влагой:
– Да мы не стучали! – и он тут же получил пинка.
– Самая поганая тема – стучать. Я разве не говорил? Вы должны были сказать, что вообще никаких презиков никто не кидал! Нет? – изо рта Тузова в лицо Касе летели капельки слюны. Потом Тузов схватил своими пальцами-обрубками лицо Каси и сжал так, что оно превратилось в гротескную маску.
– Там историчка стояла! Как мы могли…
Еще один звонкий шлепок.
– Мне нассать. Тебя, Кася, мы бить не будем. А ты, Вол, уж извини, – Тузов развел руками. Крыщ дал Волу коленом под дых, и тот согнулся. Рамис с прыжка пробил ногой по голове, как по мячу. Вол упал на загаженную туалетную плитку, в холодную лужу.
Крыщ и Рамис принялись пинать его ногами, а Вол лишь прикрывался, тонко вскрикивая. Продолжалось это каких-нибудь пару минут. После Тузов поднял Вола за волосы – тот кривился и ныл, скаля желтые никотиновые зубы. Губа у него лопнула, оттуда сочилась кровь.
– Умойся, – Тузов толкнул его к раковине. – Так, Кася. С тобой у нас разговор пойдет другой. Наказать ведь тебя как-то надо, согласен? Ты ведь провинился?
– Чего? – цветом кожи Кася мог спорить с кафелем.
– Гавари! Согласин, нет?! – гортанно крикнул Крыщ, дергая Касю за воротник.
– Д-да. С-согласен. Ну, простите меня, пожалуйста. Я ведь ничего такого не сделал, там и она была… И завуч тоже.
Снова тычок, зубы щелкнули. Вол тем временем сморкался в раковину, и сток глотал воду, смешанную с кровью.
– Ну, все. Он согласен.
– Пацаны, ну пошутили и хватит. Ну побейте меня тоже… – Кася шепелявил, а его тем временем подталкивали к ступеньке, поддерживая под локти. Бачок плохо держал воду, она с журчанием пропадала в рыжевато-коричневой дырке очка.
