Сейчас Карла улыбнулась чуть грустной улыбкой.
– У меня глаз болит. Можно я пойду домой?
Учительница, нахмурясь, отвела ее в канцелярию.
– Надо позвонить твоей маме и убедиться, что она дома.
Aiuto! Помогите! Об этом Карла не подумала.
– У нас телефон не работает, потому что мы не оплатили счет, но мама дома.
– Точно дома?
Первая половина была правдой: мама действительно собиралась сказать Ларри про телефон. Он оплатит счет, и телефон снова заработает. Но вторая, насчет того, что мама дома, – нет. Мама на работе.
Необходимо каким-то образом попасть домой до того, как Чарли найдут под ее школьной блузкой.
– Здесь есть рабочий телефон, – сказала учительница, открыв личное дело Карлы. – Давай все же попробуем позвонить.
Ну вот, все пропало. Карла, дрожа, слушала разговор.
– Понятно, – учительница положила трубку и со вздохом повернулась к Карле. – Похоже, твоя мама взяла выходной. Ты не знаешь, где ее можно найти?
– Я же вам сказала, она дома! – Ложь так легко соскользнула с языка, словно кто-то только что вложил ее Карле в рот. – Я и одна могу дойти, – добавила девочка, глядя на учительницу здоровым глазом. – Я близко живу.
– Нет, так нельзя. Кому бы еще позвонить… Как считаешь, соседи позовут к телефону твою маму?
Карла вспомнила золотоволосую соседку и ее мужа, но они с мамой никогда с ними не разговаривали. «Нам лучше стараться быть самим по себе», – твердила мама. Так хотел Ларри. Он хотел ее только для себя.
– Есть мамин знакомый, Ларри, – безнадежно сказала Карла.
– У тебя есть его телефон?
Девочка покачала головой.
– Мисс, мисс! – в дверь забарабанил одноклассник Карлы. – Кевин опять дерется!
Учительница громко вздохнула.
– Иду! – В коридоре им навстречу попалась помощница учителя. Она была новенькой и всегда ходила в босоножках, даже в дождь. – Сандра, проводите девочку домой. Она живет через пару остановок, у нее мама дома. Кевин, прекрати сейчас же!
На улице, шагая рядом с женщиной в босоножках, Карла почувствовала себя совсем худо. Глаз так болел, что она почти ничего не видела перед собой, а над бровью что-то острое, по ощущениям, прокалывало голову насквозь. Но хуже всего было знать, что мамы дома нет и придется тащиться обратно в ненавистную школу.
«Не волнуйся, – прошептал Чарли. – Я что-нибудь придумаю».
Ох, ты уж поторопись…
– Код-то знаешь? – спросила у подъезда помощница в босоножках. Конечно, Карла знала. В подъезд они вошли, но, как и ожидалось, на стук в дверь с номером семь никто не открыл.
– Наверное, мама вышла за молоком, – в отчаянии сказала Карла. – Давайте подождем в квартире, она сейчас вернется.
Карла всегда входила домой сама, когда мама была на работе. Она переодевалась, немного прибиралась – собираясь утром, мама всегда металась по квартире, раскидывая вещи, – и начинала готовить на ужин ризотто или пасту. Однажды, заскучав, она залезла под мамину кровать, где хранились «особые вещи». Там нашелся конверт с фотографиями, и на каждой был молодой человек в сдвинутой набок шляпе и с самоуверенной улыбкой. Внутренний голос подсказал Карле положить фотографии обратно и ни о чем не спрашивать, но, когда мамы не было дома, она иногда залезала под кровать и рассматривала фотографии.
Однако сейчас, принеся стоявший в конце коридора стул, она увидела, что ключа на обычном месте – на карнизе над дверью – нет. Номер семь. Счастливое число, сказала мама, когда они переезжали. Нужно только подождать, пока удача их найдет.
Если бы только у Карлы был ключ от задней двери, к которой можно подобраться по замусоренной территории за домом! Но запасной ключ был у Ларри, чтобы он мог прийти когда вздумается и немного отдохнуть с мамой. Мама всегда шутила, что у него отдельный вход на первый этаж.
– Я не могу оставить тебя одну, – укоризненно протянула помощница в босоножках, будто Карла была в чем-то виновата. – Пошли обратно.
Только не это! Карла боялась Кевина, да и других детей. Чарли, ну сделай же что-нибудь!
И тут она отчетливо услышала приближавшиеся к ним шаги.
Глава 5. Лили
«Обжалование.
Обжаривание.
Обваривание».
Джо Томас пишет на листе бумаги, сидя напротив.
Стянув волосы на затылке (обычно я заправляю их за уши) и стараясь не обращать внимания на запах капусты, доносившийся из коридора, я снова посмотрела на три слова, начертанных на бумаге. Импозантный мужчина, с которым я поздоровалась час назад, исчез. Сидевший передо мной человек не произнес ни слова за целый час. Вот он отложил ручку, ожидая, что я заговорю. Отчего-то он уверен, что я буду играть по его правилам.
Кого-то это могло обескуражить. Но тут пригодился мой подростковый опыт. Когда Дэниэл был жив (я до сих пор с трудом произношу эту фразу), он писал слова и предложения, как хотел, – вверх ногами, справа налево, в случайном порядке.
Он не умел, не мог иначе, утверждает наша мать. Но я знаю, что мог. Когда мы оставались вдвоем, брат писал нормально. Это игра, говорили лукавые искорки в его глазах. Присоединяйся! Мы против них!
Я заподозрила, что Джо Томас затеял со мной игру. Во мне проснулась неожиданная сила – по телу даже пробежала дрожь. Не на того напал. Я наизусть знаю эти фокусы.
– Обжалование, – раздельно и твердо произнесла я. – Это можно интерпретировать разными способами, не правда ли?
Джо Томас защелкал каблуками. Щелк, щелк. Щелк, щелк.
– Безусловно. Но не все так думают. – Он сухо усмехнулся, будто те, кто так не думает, многое теряют в жизни.
Интересно, кто повесил на стену постер с фиолетовым словом «Надежда»? Не лишенный человечности охранник или какой-то доброхот, навещавший заключенных? В тюрьме, как я уже убедилась, можно встретить кого угодно. Вроде моего клиента.
Мне и самой не помешала бы надежда. Я взглянула в свои бумаги.
– Возьмем вариант «обваривание». В отчете сказано, что от почти стоградусной воды в ванне обваренная кожа вашей подружки буквально отслоилась.
Джо Томас не изменился в лице. Но чего я ожидала? Наверняка он давно привык к граду обвинений. В Брейквильской тюрьме применяется метод так называемой дискуссии, когда не только психологи говорят с заключенными о том, почему те совершили преступления, – свое мнение высказывают и другие участники групповых сессий. Насильник заявляет, что знает, почему его сосед перерезал горло своей матери, а его сосед перехватывает инициативу и подробно объясняет, почему первый участвовал в групповом изнасиловании тринадцатилетней девочки.
