– Может, ты просто забыл, насколько я красив? – Джеспер выгнул бровь. – Ладно, ну, может, самую малость. – Парень присоединился к стрелку у окна, выходившего в город. На улицу опустились сумерки, и строгая шеренга фонарей вдоль канала ярко загорелась. По улицам разгуливали патрули городской стражи, а Обручи снова вспыхнули яркими цветами и звуками. Как долго они смогут прятаться в «Гельдреннере»? Джеспер задумался, не рыскали ли хергуды по городу в поисках гришей, заглядывая в дома, в которых те работали. Прямо в эту секунду шуханские солдаты могли окружать посольство. Или, может, этот отель. Могут ли они учуять гришей на пятнадцатом этаже?
Временами над Обручами взрывались фейерверки. Джеспера это не удивило. Он хорошо знал Бочку. Она всегда жаждала большего – денег, беспредела, насилия, похоти. Она страдала от чревоугодия, и Пекка Роллинс предложил Каза и остальную команду в качестве главного блюда.
– Я понял, что ты пытался там сделать, – сказал Джеспер. – Необязательно было рассказывать ей, что ты не умеешь читать.
Уайлен достал собственную миниатюру из кармана и положил ее на стол. На них смотрели серьезные голубые глаза маленького Уайлена.
– Ты знал, что Каз был первым человеком, которому я рассказал о своем… состоянии?
– Нашел кому.
– Знаю. Я чуть не захлебнулся этими словами. Очень боялся, что он начет издеваться надо мной. Или просто рассмеется. Но он этого не сделал. Разговор с Казом и встреча с отцом будто освободили что-то во мне. И я чувствую себя свободнее каждый раз, когда рассказываю об этом новому человеку.
Джеспер наблюдал, как под Зентсбриджем исчезла лодка. Она была практически пустой.
– Я не стыжусь того, что я гриш.
Уайлен провел пальцем по краю миниатюры. Парень ничего не говорил, но Джеспер видел, что ему хотелось.
– Ну, давай, – сказал он. – Выкладывай, о чем ты думаешь.
Уайлен посмотрел на него. Его глаза были ясного, чистого голубого цвета, который и помнил Джеспер – горное озеро, бескрайнее земенское небо. Женя хорошо справилась со своей задачей.
– Я просто этого не понимаю. Всю свою жизнь я скрывал то, что не способен на некоторые вещи. Зачем бежать от поразительных вещей, на которые ты способен?
Джеспер раздраженно пожал плечами. Он злился на своего отца почти по тем же причинам, о которых говорил Уайлен, но сейчас ему просто хотелось обороняться. Это его выбор, правильный или неправильный, но давно принятый.
– Я знаю, кем являюсь, в чем я хорош, что могу и не могу. Я просто… тот, кто я есть. Великолепный стрелок, плохой игрок. Почему этого недостаточно?
– Для меня? Или для тебя?
– Не начинай философствовать, купчик.
– Джес, я думал об этом…
– Обо мне? Поздними ночами? Что на мне было?
– Я думал о твоих силах, – сказал Уайлен, краснея пуще прежнего. – Тебе никогда не приходило в голову, что твои способности гриша могут частично являться причиной твоей меткости?
– Уайлен, ты, конечно, милый, но в этой кудрявой головушке крутится слишком много безумных мыслей.
– Возможно. Но я видел, как ты манипулировал металлом. Видел, как ты направлял его. Что, если ты не промахиваешься, потому что контролируешь свои пули?
Джеспер покачал головой. Глупость какая! Он был хорошим стрелком, потому что вырос на границе, разбирался в оружии, потому что мама научила его ровно держать руку, очищать разум и чувствовать свою мишень так же хорошо, как видеть. Его мама. Фабрикатор. Гриш, даже если она никогда не использовала это слово. «Нет. Дело в другом». Но что, если он не прав?
Джеспер отмахнулся от этой мысли, чувствуя, как горит его кожа от желания двигатья.
– Вот обязательно тебе говорить на подобные темы? Зачем все усложнять?
– Потому что в этом нет ничего простого, – честно ответил Уайлен. В Бочке никто так не разговаривал. – Ты продолжаешь делать вид, что все нормально. Переключаешься на следующую драку или вечеринку. А что, по-твоему, случится, если ты остановишься? Чего ты боишься?
Джеспер снова пожал плечами. Затем поправил пуговицы на рубашке, коснулся пальцами револьверов. Когда он чувствовал себя подобным образом, сердито и растерянно, казалось, его руки начинали жить собственной жизнью. Его тело зудело от энергии. Ему нужно выбраться из этого помещения.
Уайлен опустил руку на его плечо.
– Остановись.
Джеспер и сам не знал, хотел ли он оттолкнуть парня или прижать его к себе.
– Просто остановись, – повторил он. – Дыши.
Уайлен твердо смотрел на него. Джеспер не мог отвести взгляда от этих голубых, как море, глаз. Он заставил себя замереть, сделал вдох, выдох.
– Еще раз, – потребовал Уайлен, и, когда Джеспер открыл рот, чтобы снова вдохнуть, Уайлен приблизился и поцеловал его.
Разум Джеспера опустел. Он не думал о том, что произошло раньше, или что будет потом. Все перестало существовать, кроме реальности: рта Уайлена, его мягких губ, тонких костей, шелковистых кудрей. Джеспер обхватил его затылок и притянул ближе. Вот тот поцелуй, которого он ждал. Это выстрел. Пожар в прериях. Поворот «Колеса фортуны». Джеспер чувствовал биение своего сердца, – или Уайлена? – колотящегося в груди, и единственная мысль, крутившаяся в его голове, была счастливым, удивленным: «О!»
Медленно и неминуемо, они отстранились друг от друга.
– Уайлен, – прошептал Джеспер, глядя в его круглые глаза небесного оттенка, – я очень надеюсь, что мы не умрем.
29
Нина
Нина пришла в ярость, когда узнала, что Женя перекроила не только Уайлена, но и Каза, а ей не довелось на это посмотреть.
Бреккер позволил портнихе поправить себе нос, убрать отечность на глазе, чтобы он мог видеть, и разобраться с худшими последствиями битвы на своем теле. Но на этом все.
– Почему? – поинтересовалась девушка. – Она могла бы…
– Она не знала, когда остановиться, – резко ответил Каз.
У Нины появилось подозрение, что Женя предложила ему вылечить ногу.
– Что ж, ты выглядишь как худший из бандитов Бочки, – пожаловалась она. – Мог хотя бы позволить ей убрать все остальные ушибы.
– Я и есть худший бандит Бочки. И если я не буду выглядеть так, будто только что одолел десятерых лучших крепышей Пера Хаскеля, то никто в это не поверит. А теперь приступай к работе. Нельзя устроить вечеринку, если никто не получит на нее приглашение.
Нина не особо ждала эту конкретную вечеринку, но следующим утром объявление разошлось по всем ежедневным газетам, висело на колоннах на восточном и западном входе в Биржу и было пришпилено к главным дверям Штадхолла.
Изложено оно было коротко и ясно:
