Уайлен беспомощно повернулся к Джесперу. Он не был к этому готов. Его мать была давно похоронена – прах в земле.
Джеспер осторожно повел его к стулу перед Марьей.
– У нас есть час, прежде чем нужно будет идти обратно, – тихо сказал он. – Поговори с ней.
– О чем?
– Помнишь, что ты сказал Казу? Мы не знаем, что может случиться завтра. Это все, что у нас есть. – Затем он встал и подошел к сиделке, убирающей краски. – Скажите, сударыня… К моему стыду, я не расслышал вашего имени.
Женщина улыбнулась, и ее розовые щечки округлились, как засахаренные яблочки.
– Бечья.
– Очаровательное имя для очаровательной леди. Господин Смит попросил меня осмотреть все помещения, пока мы здесь. Вы не могли бы провести для меня небольшую экскурсию?
Она заколебалась, оглядываясь на Уайлена.
– Не волнуйтесь, все будет хорошо, – выдавил он голосом, который звучал слишком громко и чересчур радушно даже для его ушей. – Я просто задам несколько формальных вопросов. Все это часть новой политики.
Сиделка подмигнула Джесперу.
– Что ж, тогда, думаю, мы можем быстренько осмотреться.
Уайлен изучал свою мать, и его мысли обратились в хаос из неправильно сыгранных аккордов. Ее волосы коротко подстригли. Он пытался представить ее более юной, в красивом черном шерстяном платье жены купца, с белой кружевной оборкой на воротнике. Как ее густые и яркие волосы были собраны служанкой в хитросплетенные косы.
– Здравствуйте, – выдавил он.
– Ты пришел за моими деньгами? У меня их нет.
– У меня тоже, – тихо ответил Уайлен.
Она не была до конца ему знакомой, но было что-то в том, как она наклоняла голову, как сидела с прямой спиной. Словно за пианино.
– Вы любите музыку? – поинтересовался он.
Женщина кивнула.
– Да, но здесь ее не услышишь.
Он достал флейту из-под рубашки. Уайлен путешествовал с ней, спрятанной на его груди, как какой-то секрет, весь день, и она все еще хранила тепло его тела. Парень планировал сыграть на ней у могилы матери, как какой-то идиот. Каз бы посмеялся над ним.
Первые несколько нот прозвучали неуверенно, но затем он совладал со своим дыханием. Уайлен подобрал мелодию – простую песенку, одну из первых, которые он выучил. На секунду показалось, что его мама вспоминает, откуда она могла ее знать. Затем женщина просто закрыла глаза и стала слушать.
Когда он закончил, она сказала:
– Сыграй что-нибудь веселое.
И тогда он сыграл каэльский рил
[3], а затем керчийскую морскую песенку, для которой больше подходил оловянный свисток. Он играл каждую мелодию, которая приходила в голову, кроме грустной. Его мама ничего не говорила, но время от времени он видел, как она стучит ногой в такт, а ее губы шевелятся, словно она знала слова.
Наконец он опустил флейту на колени.
– Как долго вы здесь пробыли?
Она промолчала.
Уайлен подался ближе, пытаясь найти какой-то ответ в ее отсутствующих карих глазах.
– Что они с вами сделали?
Она ласково коснулась рукой его щеки. Ее ладонь была прохладной и сухой.
– Что они с тобой сделали?
Уайлен не знал, было ли это своего рода вызовом, или она просто повторяла его слова.
Он почувствовал обжигающий комок слез в горле и попытался подавить их.
Дверь распахнулась.
– Ну что, ваш визит прошел успешно? – поинтересовалась сиделка, проходя в комнату.
Уайлен спешно спрятал флейту обратно под рубашку.
– Вполне. Похоже, все в порядке.
– Вы оба выглядите слишком юными для такой работы, – сказала она, улыбаясь Джесперу.
– Могу сказать то же и о вас, – ответил он. – Но вы же знаете, как бывает, – новых клерков нагружают самой грязной работой.
– Вы скоро вернетесь?
Джеспер подмигнул.
– Кто знает? – затем кивнул Уайлену. – Нам пора отплывать.
– Попрощайтесь, госпожа Хендрикс! – попросила ее сиделка.
Губы Марьи зашевелились, но на сей раз Уайлен стоял достаточно близко, чтобы услышать ее шепот: «Ван Эк».
По пути из больницы сиделка непрестанно болтала с Джеспером. Уайлен шел позади них. У него ныло сердце. Что с ней сделал отец? Действительно ли она сумасшедшая? Или он просто подкупил нужных людей, чтобы они так сказали? Накачали ли ее наркотиками? Джеспер мельком оглянулся на Уайлена, пока сиделка продолжала лепетать, и его серые глаза тревожно сузились.
Они почти дошли до голубой двери, когда женщина спросила:
– Хотите посмотреть на ее картины?
Уайлен резко остановился, а затем кивнул.
– Думаю, нам будет очень интересно, – сказал Джеспер.
Сиделка повела их обратно и открыла дверь в комнату, напоминавшую чулан.
Уайлен почувствовал, как его колени подогнулись, и схватился за стену, чтобы удержать равновесие. Женщина не заметила – она все говорила и говорила.
– Краски, разумеется, дорого стоят, но они приносят ей столько удовольствия! Это только последняя партия. Каждые шесть месяцев или около того нам приходится выбрасывать их на помойку. Для них попросту нет места.
Уайлену хотелось кричать. Чулан был забит картинами – живописными пейзажами, разными видами на территорию больницы, озером в тени и солнце, а дальше, повторяясь снова и снова, было лицо маленького мальчика с рыжими кудрями и ярко-голубыми глазами.
Должно быть, он издал какой-то звук, потому что сиделка повернулась к нему.
– Ах, – сказала она Джесперу, – ваш друг снова побледнел. Может, дать ему стимулятор?
– Нет, нет, – отказался Джеспер, закидывая руку на плечи Уайлену. – Но нам действительно пора уходить. Это был очень познавательный визит.
Уайлен не помнил, как они шли обратно по тропинке, окаймленной тисовой изгородью, или как они доставали пальто и кепки из-за пенька у главной дороги.
Они находились на полпути к причалу, когда он наконец нашел в себе силы заговорить:
– Она знает, что он с ней сделал. Знает, что у него не было права забирать ее деньги, ее жизнь. – «Ван Эк», сказала она. Она была не Марьей Хендрикс, а Марьей Ван Эк, женой и матерью, которую лишили ее фамилии и состояния. – Помнишь, я как-то сказал, что он не злой?
У Уайлена подкосились ноги, и он тяжело опустился на землю прямо посреди дороги. Но ему было все равно, потому что он чувствовал накатывающие слезы и никак уже не мог их остановить. Они рвались из его груди прерывающимися, безобразными всхлипами. Уайлен не хотел, чтобы Джеспер видел, как он плачет, но ничего не мог с этим поделать: ни со слезами, ни со всем остальным. Он так сильно зарылся лицом в руки, будто, стоило ему сильно этого захотеть, он мог бы исчезнуть.
