– Видите? Я ему нравлюсь.
– Смотрите! Смотрите! Я заставил ее сесть!
Матиас знал, что должен постараться быть приветливым, приложить хоть какие-то усилия, но вместо этого его потянуло к псарням, находящимся в конце сарая. В углу, в проволочной клетке, он увидел вспышку желтого – свет, отражающийся в паре настороженных глаз. Матиас приблизился и увидел волка, уже подросшего, но еще не совсем взрослого. Он зарычал, когда мальчик подошел вплотную к клетке: шерсть вздыблена, голова опущена, клыки обнажены. Морду молодого волка пересекал длинный шрам. Он проходил через его правый глаз и частично изменил цвет радужки с голубого на пятнисто-карий.
– Поверь, ты не захочешь иметь с ним дело, – сказала заводчица.
Матиас не заметил, как она подкралась к нему.
– Он может видеть?
– Может, но он не любит людей.
– Почему?
– Сбежал, когда был еще волчонком. Преодолел две мили по ледяным полям. Ребенок нашел его и ударил разбитой бутылкой. С тех пор он никого к себе не подпускает, к тому же он слишком стар для обучения. Наверное, скоро мне придется его пристрелить.
– Позвольте мне забрать его.
– Он скорее разорвет тебя на кусочки, чем позволит кормить себя, мальчик. Подберем тебе волчонка в следующий раз.
Как только женщина отошла, Матиас открыл клетку. В ту же секунду волк накинулся на него и укусил.
Матиасу хотелось кричать, когда его зубы вонзились ему в предплечье. Он опрокинулся на землю, волк был сверху, и Матиас ощутил такую боль, которой не знал никогда прежде. Но мальчик не издавал ни звука. Он выдержал взгляд волка, когда зубы зверя впивались все глубже в мышцы руки, а грудь дрожала от недовольного рыка.
Матиас подозревал, что волчья челюсть была достаточно сильной, чтобы сломать ему кость, но не пытался бороться, не кричал, не разрывал зрительный контакт. «Я не причиню тебе боль, – мысленно поклялся он, – даже если ты причинишь боль мне».
Прошла долгая секунда, затем вторая. Матиас чувствовал, как его рукав намокает от крови. Ему казалось, что он теряет сознание.
И тут волк медленно отпустил его. Зверь сел, белый мех на его морде был в крови Матиаса, и наклонил голову набок. Затем фыркнул.
– Я тоже рад знакомству с тобой, – сказал Матиас.
Он осторожно сел, перевязал руку оторванной полоской от своей рубашки, а потом он и его волк, оба покрытые кровью, пошли к остальным дрюскелям в серой форме, играющим с волчатами.
– Этот – мой, – объявил он, когда все повернулись посмотреть на него, а женщина покачала головой. Затем Матиас отключился.
В ту ночь на корабле он рассказал Нине о Трасселе, о его свирепой натуре и рваном шраме. В конце концов девушка уснула, и Матиас позволил себе закрыть глаза. Лед уже поджидал его. Смертельный ветер пришел с белыми зубами, волки выли вдалеке, а Нина кричала, но он не мог прийти к ней на помощь.
С тех пор этот сон снился ему каждую ночь. Было трудно не видеть в нем какое-то предзнаменование, и когда Нина небрежно спрятала желтую пилюлю в карман – это было все равно что смотреть на приближающуюся бурю: рев ветра, наполняющий уши, ледяной мороз, погружающийся в его кости, уверенность, что он ее потеряет.
– Парем может больше не подействовать на тебя, – сказал он. Они наконец-то дошли до заброшенного канала, где пришвартовали свою гондолу.
– Что?
– Твоя сила изменилась, не так ли?
Нина оступилась.
– Да.
– Из-за парема?
Теперь девушка остановилась.
– Почему ты спрашиваешь?
Он не хотел спрашивать. Он хотел снова ее поцеловать. Но вместо этого сказал:
– Если шуханцы тебя поймают, то, возможно, уже не смогут использовать наркотик, чтобы поработить тебя.
– Или же все будет так же плохо, как и в прошлый раз.
– Эта пилюля, яд, который дала тебе Тамара…
Нина опустила ладонь на его руку.
– Меня не поймают, Матиас.
– Но если все же…
– Я не знаю, что со мной сделал парем. Мне нужно верить, что его эффект пройдет через какое-то время.
– А если нет?
– Должен, – упрямо сказала она, нахмурив брови. – Я не могу так жить. Все равно что… быть только отчасти собой. Хотя…
– Хотя? – поторопил он.
– Сейчас жажда притупилась, – ответила она с удивлением, словно сама только что это поняла. – Вообще-то, я почти не думала о пареме с момента битвы в таверне.
– То есть использование этой новой силы помогло?
– Возможно, – осторожно согласилась она. – И… – нахмурилась. Матиас услышал низкое громоподобное урчание.
– Это что, твой живот?
– Да, – лицо Нины расплылось в ослепительной улыбке. – Матиас, я умираю от голода!
Неужели она наконец-то начала исцеляться? Или то, что она сделала в таверне, вернуло ей аппетит? Ему было плевать. Он просто радовался, что видел ее улыбку. Парень подхватил ее на руки и закружил в воздухе.
– Ты потянешь себе мышцы, если продолжишь в том же духе, – заразительно засмеялась девушка.
– Ты легкая, как перышко.
– Не хочу я видеть птичку, у которой выпало такое перышко. А теперь пошли, добудем мне гору вафель, которая будет вдвое выше тебя. Я…
Нина замолчала, и ее лицо побледнело.
– Ох, святые.
Матиас обернулся через плечо и обнаружил, что смотрит прямо себе в глаза. К стене приклеили плакат с довольно точным наброском его лица. Вокруг его портрета на нескольких языках, было напечатано одно слово: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ».
Нина сорвала плакат со стены.
– Ты же должен быть мертв!
– Видимо, кто-то попросил опознать тело Маззена, прежде чем его сожгли. – Может, фьерданцы. Может, просто кто-то из тюрьмы. Внизу были напечатаны еще какие-то слова на керчийском, которые Матиас не мог прочесть, но он и без того хорошо разобрал свое имя и кругленькую сумму. – Пятьдесят тысяч крюге. Они предлагают награду за мою поимку.
– Нет, – покачала головой Нина. Затем указала на текст под указанной крупной суммой денег и перевела: – «Разыскивается: Матиас Хельвар. Живым или мертвым». Они назначили цену за твою голову.
16
Джеспер
Когда Нина с Матиасом ворвались в гробницу, Джесперу захотелось вскочить со стула и закружить с ними в танце. Последний час он провел за попытками объяснить Кювею, как они доберутся до посольства, и у стрелка начало появляться отчетливое впечатление, что паренек просто прикидывался дурачком – возможно, потому, что наслаждался глупыми жестами, которыми пытался передать свою мысль Джеспер.
