С некоторыми интернами доктора Голдштейна, специализировавшимися на сосудистой хирургии, было еще труднее. Мне приходилось постоянно призывать их быть аккуратными и напоминать слова Гари:
– Гладь ее, а не тыкай.
Раздосадованные моими замечаниями, интерны могли начать спрашивать, что я закончил и есть ли у меня основания им указывать.
– У меня нет диплома, – отвечал им я, – но я главный в этой лаборатории. Вас сюда пригласили. Вы посетители, а я здесь работник. Если хотите, чтобы я вам помог, тогда слушайте.
Иногда видел на их лицах раздражение, потому что они никогда не оказывались в ситуации, когда им указывал чернокожий. Некоторые находили в себе силы с этим смириться, а некоторые – нет. Я понял, что главное – это не воспринимать их отношение слишком близко к сердцу, как личное, равно как не стоит обольщаться по поводу того, что начальство назначило меня на позицию, дающую мне определенную власть. Я вспоминал слова матери о том, что никто не сможет отнять у тебя или дать тебе признание, если ты сам не продемонстрируешь, что это признание у тебя есть.
Перед отъездом на службу я извинился перед матерью, что не пошел учиться в колледж. Она очень хотела, чтобы я получил образование. Тогда мать удивила меня своим ответом:
– Гораздо важнее иметь диплом от бога, чем от какой угодно другой организации. Если у тебя есть диплом от бога, никакие другие дипломы не нужны.
Мать не имела в виду знание Библии или религиозность. Она имела в виду знание самого себя, а также несокрушимое понимание внутренней ценности человека. Кто угодно может оспорить диплом, квалификацию и оценки. Люди могут попытаться унизить вас и принизить вашу ценность. Однако ваш внутренний мир никто не отнимет. Это и есть собственная ценность – твой диплом, который всегда с тобой и изменить который никто не в силах. Если ты сам себя не ценишь, то тебе не помогут никакие дипломы и сертификаты. Главное – никогда не терять ощущения собственной ценности.
В то время я не раз вспоминал эти слова матери, когда мою квалификацию и компетенцию ставили под сомнение или сам начинал сомневаться в своих силах. У меня бывали случаи, когда я присутствовал на встрече более сотни докторов (некоторые из которых были светилами). Оглядывался вокруг и отмечал, что я – единственный черный в зале. Однако это нисколько не смущало ни меня, ни окружающих. Я – чернокожий, и никуда от этого не деться, и чем более опытным и профессионально подготовленным себя чувствовал, тем более уверенно ощущал себя в обществе белых, стоявших как выше, так и ниже меня на служебной лестнице.
Моим козырем было знание сути исследований, которые проводил доктор Эллис. Осознание собственной силы придавало мне удивительную уверенность в себе и в том, что могу преуспеть в любой области. А мне очень хотелось стать успешным, и я был готов ради этого на все. Был готов потратить еще пятнадцать лет жизни, чтобы получить необходимые для врачебной практики дипломы и сертификаты. Ради цели мог упорно учиться и бесконечное количество раз повторять один и тот же тест, как кузнец, который кует железо на наковальне.
В то время у меня было всего две проблемы – деньги и секс. Доктор Эллис несколько раз повышал мне зарплату, и к началу 1976 года я получал около тринадцати тысяч долларов в год. Но финансирование проекта доктора Эллиса было не резиновым, а жизнь в Сан-Франциско не из дешевых. Я жил поблизости от места работы в районе Тендерлойн по адресу Турк-стрит, 318, и, поверьте, моя квартира была далеко не роскошной. Даже без машины и страховки я с трудом сводил концы с концами. Я не мог позволить себе купить машину, поэтому не пошел сдавать экзамен на права, хотя умел водить и иногда даже ездил по делам на принадлежавшем больнице микроавтобусе. Я стал задумываться о поиске второй работы. Но если найду вторую работу, у меня вообще не останется свободного времени для того, чтобы наслаждаться жизнью.
Мне хронически не хватало денег, но это еще можно было пережить. Сложнее было пережить дефицит женского общества – такой проблемы раньше не было.
В больнице работала симпатичная медсестра, которую добивались многие мужчины. Она была милой, с округлыми женскими формами, у нее были волнистые волосы и кожа цвета карамели. Она согласилась пойти со мной в кино, и мы начали общаться. Мне кажется, прошло несколько веков, прежде чем она пригласила меня к себе домой. Но в тот день я сильно устал, поэтому лег в ее кровать и заснул.
Я проснулся от того, что она трясла меня за плечо и указывала на дверь. Извиняясь, начал собираться. Вышел на улицу. Дул холодный ветер.
– Ну и холодрыга, – сказал я, надеясь, что она передумает и снова впустит меня внутрь.
– Да? – ответила она. – А у меня в доме тепло! – и закрыла дверь.
Вот поэтому в тот прекрасный весенний денек на Юнион-сквер, когда ко мне обратился мужчина средних лет, сказавший, что Сан-Франциско похож на Париж, мне было грустно и одиноко. Дело шло к вечеру, и у меня не было никаких планов.
– Послушайте, тут по соседству есть бар. Я собираюсь пойти выпить. Не составите компанию? – спросил меня мужчина.
Я согласился, хотя не был любителем выпить. Подумал, что еще не ориентируюсь в городе и было бы неплохо найти какое-нибудь местечко, в котором можно познакомиться с женщинами. Мужчина привел меня в бар под названием Sutter’s Mill, но никаких женщин в нем не оказалось. Я понял, что оказался в гей-баре.
– Послушайте, я, конечно, рад с вами познакомиться, – сказал я и посмотрел на часы, – но у меня завтра ранняя смена, поэтому мне пора.
Он не успел и слова сказать, а меня словно ветром сдуло.
От одиночества я снова начал названивать Шерри Дайсон, которую никак не мог позабыть с тех пор, как увидел ее в магазине военной одежды. В то время она закончила учебу, вернулась в Вирджинию и начала работать преподавателем математики. Шерри пару раз навещала меня в Сан-Франциско, но мы оба занимали выжидательную позицию, и ничего между нами не было.
Однажды вечером я общался по телефону с Шерри, и вдруг у меня блеснула мысль: слишком много рассуждаю и ничего не предпринимаю для того, чтобы сделать свою личную жизнь счастливой. Я осознаю, что думаю только о Шерри и знаю ее уже давно. И резко меняю тему нашего разговора.
– Скажи, а когда мы с тобой поженимся? – спрашиваю я.
– Как тебе 18 июня? Подходит? – совершенно спокойно интересуется она.
Я до конца не отдавал себе отчета в том, что только что сделал предложение, но начал готовиться к семейной жизни.
Следующие три года жизни я провел как образцовый семьянин. Мы поженились, как и договорились, 18 июня 1977 года, и наша свадьба была потрясающей. Все прошло идеально. Свадьбу сыграли в парке рядом с домом родителей Шерри, который стал для меня символом стабильности и достатка.
На свадьбе присутствовала моя мать, которая от души радовалась за меня. Они с Шерри сразу нашли общий язык. Шафером на свадьбе был мой приятель по ВМФ Леон Вебб, который и сам позже переехал в Сан-Франциско. Всем гостям понравился дом родителей Шерри, который не был слишком экстравагантным и шикарным, но в его обстановке чувствовался вкус. В этом двухэтажном доме висели старинные картины и люстры. Столы ломились от еды, а в баре имелся большой выбор вина и крепкого алкоголя со всего мира.
