Имомали просил Аликпера:
– Дай хлеба. Есть хочу.
Аликпер смеялся.
– А мяса не дать?
Ему легко было смеяться. Он ехал в купе с проводником и варил для него мясо на плитке. И для себя, конечно. Аликпер любил жирное мясо. Остальные двести человек в вагоне только втягивали носами запах и вздыхали:
– Москвой пахнет. Там, говорят, мясо прямо на улицах варят, жарят, режут и в лаваш заворачивают. Очереди, наверное, большие... Ничего, дождемся.
Только Имомали не хотел ждать.
– Дай хлеба, собака, – добром говорил он Аликперу.
Аликпер много кушал, ноги толстые, шея толстая, руки крепкие. Сильно Имомали бил. Иначе нельзя. Если ишака не бить, как он узнает, кто его хозяин?
Имомали перестал на голод жаловаться. Да уже и некому было. Аликпер куда-то пропал. Говорили, от поезда отстал. Может, так было, а может, нет. В вагоне много спорили. Только Имомали не спорил. И на голод больше не жаловался. Поезд дальше и без Аликпера пошел, не такой уж большой бай наш Аликпер. Так Имомали подумал. И ошибся.
До Москвы доехали – никто не встретил. Проводник сказал из вагона уходить, менты с вокзала прогнали. Лето стоит такое, как в Фергане зима. Куда идти, где спать, кто деньги даст – один Аликпер знал, а теперь никто не знает. И кушать опять хочется.
Пошли на базар, земляков искать. Очень удивились. Базарный день, а базара нет. Ворота закрыты, никто урюк не разгружает, хурму не предлагает, рахат-лукум не носит. Мясо не жарит!
Мимо добрый человек шел, только падал часто.
– Уходите, – сказал, – здесь чурок ловят, в тюрьму забирают. Базар давно закрыли, товар менты поделили на ответственное хранение.
Еще что-то говорил, но даже Музаффар понять его не мог, хотя в школе учился. Долго слушал, потом сказал:
– Песню поет.
Заплакали люди: чем прогневили мы Всевышнего? Как допустил он в неизъяснимой мудрости своей такую несправедливость? Сытый бадбуй в теплой фуфайке песню поет, а правоверные от голода плачут, от холода дрожат, на всех одна теплая фуфайка! Совсем без Аликпера пропадем!
И смилостивился Справедливый, не дал совсем пропасть. Долго водил правоверных по каменной пустыне, но привел, наконец, к Надежде Сергеевне, в кабинет-сарай. А там уже земляков много – кто из Педжикента, кто из Зеравшана, кто из Чирчика. На два дня очередь. И все с бумагами. Опять беда! Один Аликпер знал, как бумаги по-русски писать. Имомали не знал. У Аликпера синяя ручка была, черная ручка была. У Имомали – только спичка и разбитая губа. Два дня у земляков срисовывал значок за значком, спичкой в губу макал. И очень есть хотел. Наконец, подошла его очередь, пустили в кабинет. В кабинете мясом пахнет, сидит большая красная женщина Надежда Сергеевна, вареный бигмак кушает.
Имомали бумаги на стол положил, сказал вежливо:
– Давай деньги, ханум, кушать хочу.
Надежда Сергеевна посмотрела одним глазом, синим, как степной колокольчик. Не на гостя – на бумаги:
– Документы оформлены неправильно, – говорит. – Анкета заполняется в двух экземплярах, от руки, синими чернилами. Следующий!
Имомали постоял немного, подождал. Нет, не дает деньги. И кушать не дает. Сказал тихо:
– Нельзя кушать не давать. Большая беда будет. Быстро деньги надо.
Надежда Сергеевна рассердилась.
– Я тебе русским языком объясняю – синими чернилами анкета заполняется! Такое требование. Я, что ли, их выдумываю? Будут синие чернила – будешь про деньги спрашивать.
– Не буду спрашивать, – сказал Имомали. – Скоро кушать буду.
И ушел.
Вечером Надежда Сергеевна кабинет-сарай закрыла, текила-купила, детям рахат-лукум фабрики красный бабай купила, соседу – пива, мужу – грабли. Села в машину, на дачу поехала. Три часа в пробке постояла, приехала в темноте, смотрит – что такое? Соседи спят, что ли? Никто мороз-мороз не поет, владимирский централ не слушает, в пруду голый не купается, через костер не прыгает. Странный вечер пятницы.
Зашла в дом, мужа зовет, детей. Видит – сидит в комнате на ковре Имомали, живот поглаживает.
Удивилась Надежда Сергеевна, захлопала синими глазами.
– Ты откуда взялся?
Стал объяснять Имомали:
– Отец мой, царь шайтанов Ангро-Манью, да продлятся дни его в кипящем котле подземного царства, создал произволением своим страну змей. Но пришли люди, поставили шатры в круг, а змей прогнали во вне – жить среди нечистот. Пресмыкаясь меж ядовитых отбросов, змеи понесли от людских пороков и пометали приплод – дэвов ярости и предательства, жадности и высокомерия... Вот откуда взялся и я – ненасытный Гуруснаги, дэв голода...
Надежда Сергеевна по-персидски ни слова не знала, но увидела на ковре ботиночки детей, очки мужа, шляпу председателя садового общества – и все поняла. Хотела бежать, но уже не могла. Имомали, пока рассказывал, на месте не сидел, а обматывал Надежду Сергеевну синей изолентой, как паук обматывает муху липкой паутиной. Изоленты на даче было много, очень Имомали этому радовался – еще на войне полюбил он синюю, как блестящие купола Самарканда, изоленту. Сложи два автоматных рожка валетом и обмотай – в бою поймешь, зачем.
После войны тоже довелось Имомали с изолентой повозиться. Протез попался капризный, приходилось часто подматывать, чтобы трещина не ползла, а она все равно, проклятая, прорастала, крошила пластмассу, грозила Имомали совсем без ноги оставить. И обижаться не на кого – не миной ногу оторвало, не снарядом – сам отгрыз. Нельзя дэву долго не кушать. Нельзя в пустыне жить, где людей нет. В большой город ехать надо.
– Я тебя, Надежда Сергеевна, сейчас кушать не буду, – сказал Имомали. – Я вас только от большого голода кушаю. Мне деньги надо. Работа надо. Документы надо. Имомали – честный дэв. Анкету писать будем.
Надежда Сергеевна хотела что-то сказать, но изолента рот закрывала, нос закрывала, обнимала туго, как змея. Лицо посинело, пальцы посинели, уши – и те посинели.
– Очень хорошо, – сказал Имомали.
Бумагу взял, спичку заострил.
– Теперь, синяя женщина, давай синие чернила!
И уколол Надежду Сергеевну в глаз.
Игорю Владимировичу Москва понравилась. Со времен его последнего визита сюда она стала выше, светлее, просторнее, а, главное – чище. Широкие тротуары, ровно и гладко, будто по скатерти выложенные серой и розовой плиткой, смотрелись очень аккуратно – ни булыжных бугров, ни, тем более, ям, наполненных жидкой непролазной грязью, все сделано с любовью и размахом. А какие экипажи проносились мимо! Глянцево сверкающие, пахнущие терпким дымком, а не мочой и навозом, как встарь. Сразу было видно, что люди здесь живут богато, денег на хлебных корках не экономят. С такими людьми и работать приятно.
Одно плохо – до неузнаваемости изменившиеся улицы пролегли нынче совсем не так и не там, где были раньше. Игорь Владимирович читал знакомые названия – Полянка, Якиманка, но никак не мог сообразить, где ему следует повернуть в нужный, Старомонетный переулок. Один раз даже едва не попал под самодвижущийся механизм, переходя широкую, в добрую площадь, дорогу.
