Прибежала Агашка, принесла одежду. Мотины глаза чуть заблестели, расклеились, он огляделся, приподнялся на локте:
— Я где? Я у тебя Серёг? — скрипуче прокряхтел: — О-о-о…
— Ну как, согрелся?
— О-о-о… — Он увидел Агашу, и что-то в нём стало происходить: — Доча, ты? — говорил он низко. — Ты здесь? Хорошо. А я, Серёг… Я в рубашке… В рубашке родился, Серьга… Эта она. Доча… Она спасла… Я же дурак, дурак… Я в воду за лодкой, а там ково… Не видать ниччо… я гребу, а она ни на грамм, потом вобщэ закрутился, вобщэ ничего не вижу, где берег, где чо… Она как закричит: «Папа, не умирай!» О-о-о, Серёга… Доча… Если б не доча…
— Да конечно, в такую даль бежала! — рвалось из Серёжи. Снова и снова он представлял, как она бежала, а в ушах — крик отца, уносимого течением. Казалось, этого невозможно вынести, и оно чудовищно не вязалось с Агашкой, такой весёлой и всегда улыбающейся.
— Да ково бежала… Бежала… Не то… Не то! — Возмущение непонятливостью пробилось сквозь дрожь. Голос тоже ещё только отходил, и его ломало, вело: — Ты понять не можешь! Я плыву, а лодку отбивает, всё, уже сил — всё. A-а, думаю, да хрен с ним… И такая как… сказать-то… апат-тия напала…
Инородное слово, ещё и произнесённое по-сибирски, «апаттия», будто переродилось, тоже прошло закалкой стыни, подчеркнуло дикость произошедшего.
— Аппат-тия такая поймала, что я как это… как сказать-то… ну… Ну? — Он затряс рукой, требуя помощи… — Ну как это? Ну будто… — Слова тоже настолько перестыли и отсырели, что еле шевелились, не подбираясь. «Апаттия» не давало ответа, раздражала чужеродностью, сердила, а он не мог подобрать замену: — Ну! Ну, я будто… Что? — Он помогал рукой.
— Сдался!
— О, «сдался»! Молодец! Серёг, молодец. «Сдался»! — обрадованно вскрикнул Мотя и ухватился за это слово, как за лодку. — Я сдался… Да пропади оно всё… Какая хрен разница… А как вспомнил: «Папа, не умирай!» Как вспомнил! И сррразу ка-ак даст! Думаю, врёшь! Вр-рёшь! Не на того напали! Мотьку не взять! О-о-о, чо ж холодно-то так!.. Окол-лел… А я — всё, Серёг — всё, смирился… Хрен, думаю, с ним, одним дураком меньше… А как дочу вспомнил… Её… вспомнил… э-э-э-э… — он замотал головой. — А ты говоришь — бежала… Бежала-то понятно… Я-то не про то…
Мотя сжался сморщился, лицом… Но слёзы, видать, тоже застыли и не текли. Он сбросил покрывало. Сел, скрестив ноги, разваля колени.
— Серёг, курить есть?
— Папа, вот в куртке. — Агаша достала и протянула пачку.
Матвей сел, закурил. Руки ещё тряслись, пальцы не слушались. Он уронил сигарету и прожёг покрывало.
— От… ёлки!..
Какая-то механическая часть Серёжи, отвечающая за матчасть, вскипела досадой за вещь, но он, пришикнув на неё, сказал спокойно:
— Да ладно.
— Серёг, я сегодня второй раз родился. — Слова эти, на бумаге такие обычные, в его устах, с его своеобразным, здешним выговором, интонациями и тоном представляли собой нечто совсем особое, такое же природное, заповедное, дикое, как и всё остальное. — Прикинь, Серёг… Я поплыл и догнать не могу… А как понял, что не могу… смотрю — мне уже что до берега, что до лодки… я уже думал всё, уже всё. А я уж на середине Рыбной… А с неё самое течение… Ещё же дожди шли… Я днём-то видел, вода аж горкой на серёдке… Всё, думаю. А и хрен с ним… В общем, уже… — Он снова просил Иваныча подобрать слово:
— Сдался.
— Сдался! А как вспомню дочу: «Папа, не умирай!»
Мотя согревался, отвоевывал обратно своё тепло, и ледяная короста, панцирь отступали. Он уже вернулся в свою рубашку, у него ничего не ломило, не болело. Он сидел с ногами, опершись на локти. Лицо ожило. Только веки были опухшими и подсохлыми одновременно. Живо поблёскивая глазами, он вдруг взял пустую стопку и протянул Серёже:
— А я ведь первый раз у тебя… в гостях… Наливай! Серёг! У меня день рожденья сегодня! Серёг! Ничего, что я у тебя тут? Доча, иди ко мне… У меня день рождения сегодня! От дур-р-рак! От дур-рак же пьяный… Везёт дуракам да пьяницам… Серёг, а ты меня донёс! Донё-ё-ёс… Х-хе… Дай Бог! Дай Бог здоровья! Слушай, дай я тебя обниму… Серьга… М-м-м…
Он сгрёб Серёже голову, очень сильно, тисочно, как струбциной, и поцеловал куда пришлось, куда-то в верх уха. Серёжа почувствовал, как и в нём дрогнуло что-то, и только отрывисто крякнул. Агаша не сдвинулась и так же сидела, неподвижно и сухо блестя глазами.
Чокнулись.
— Папа! — крикнула Агаша.
Мотя махнул рукой.
— Ты хоть закуси!
Но тот мотал головой: закусывать было нечего — спирт-чистоган будто на молекулы растаскивался выстывшим нутром ещё в пищеводе. Мотя всё не мог поверить в случившееся, надивиться и всё гонял по кругу. Он ещё несколько раз полностью повторил рассказанное, каждый раз будто забывая и начиная снова, на слой приближаясь к сути события, словно просыпался, и всё предыдущее оказывалось заспанным.
— Серёг, а ведь если бы не она, — он указал на Агашку, — я бы там уже был… Уже бы у налимов… хе-хе… Ещё Дон Карлос этот попался… Ведь не хотел же… Ой дуропляс ты, Мотька…
— Ты, может, чего перекусишь?
— Да нну, ково! — Мотя всё больше оживлялся. — Доча, ты иди, иди домой… А мы с Серёгой тут…. О-о-о, если б не ты, Серёг, ты меня спас, Серёг… ммм, — он схватил Сергея за руку, затряс… — Серёга!
— Да это Тёма спас. Я-то чо? Как же они нашли тебя?
— Сам не знаю… Я гребу, уже плюхаюсь, и уже всё… Каюк… Сначала-то водка грела ещё, а потом выходить-то стала… Всё… И куда грести — не видать… Так барахтаюсь… Оно с воды-то по-другому, не видать добром, волна ещё… И тут слышу — как вроде мотор… Сначала еле-еле, а потом точно. Гремит. Думаю, «ищут!» Если ищут — орать буду… Слышу, заглох, я как зареву
[3]. Ну а потом… потом… уже и не помню… Наливай, Сергей!
Агаша продолжала тихо и напряжённо смотреть на отца, сидя странной образцовой посадкой — руки ладонями вниз на коленях, правая на правом, левая на левом.
— Агаш, наверно, надо батю, это… в расположенье части… ты давай его… — Серёжа глазами показал, что надо брать дело в свои руки.
— Папа, ты согрелся, всё. Домой пошли, ну па-па-а… — говорила она, дёргая его за рукав. — Мама там…
— Да обожди ты… Когда мы ещё с Серёгой так посидим? А между прочим, Серёг, я же у тебя первый раз… в гостях! — И он махнул рукой от смеха и затряс головой. — В «гостях»… Чо попало… Вытащили меня, как щенчишку… Не ты бы с Тёмкой, я бы там уже был… А чо, Серёг, давай загудим! Иди оно всё в пень! А? Наливай! — Он уже протянул рюмку.
— Агаш, ты это, давай сходи к дяде Косте Козловскому… У него телефон не работает. Пусть зайдёт, срочно, скажи, зовёт Сергей Иваныч. Мотя, не думай, что я тебя выпроваживаю. Но это… Мне Валентина Игнатьевна башку отвернёт, давай, Матвей, давай, всё, хорош. Агашка, одевай его.
