Книга Полет совы, страница 31. Автор книги Михаил Тарковский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Полет совы»

Cтраница 31

— Костя, ты бы показал Сергею Иванычу Лёнины сочинения.

— Их найти надо.

— Ну, всё как обычно — вздохнула Тоня.

Самогон кончился, но Костя разошёлся и выставил коньяк, на что Тоня метнула из своих чёрных очей молнийный взгляд. Она продолжала что-то готовить, и, наблюдая её кулинарные манёвры, я недоумевал. На столе стояло всё необходимое для празднования псовой погони, вкупе с Бабы-Катиным и Эдиным явлением, а Тоня всё наращивала хлопоты. Когда я увидел, что она нарезает коржи из круглого бисквита, вытащенного из духовки, и собирается промазывать их кремом, я почувствовал какую-то догадку, переходящую в тревогу… наряду с чувством и одураченности, и открытия, что всё это не для нас, и стыда — за постыдную мгновенно-невольную надежду на закусочный кексик. И следовательский азарт, когда открылось, что Тонины коврижки к нам с Костей и даже к детям не имеют никакого отношения. А разгадка приближалась, и тому свидетельствовала лёгкая отлучка Тони и её появление в сером трикотажном платье.

Потом Тоня сказала, чтобы мы «валили кормить собак», и мы вытолкались и встретили в тесных сенках Валентину Игнатьевну с тортовой коробкой — «ой, не помните». У стены на канистре стоял замороженный петух в пере, грязно-белый, видимо, его вытащили из морозилки проветриться. Он был плоский и, как звезда, расшаперенный, голова смотрела набок, будто он держал равнение. Костя выскочил вперёд Валентины Игнатьевны, а я не успел и стоял, прижавшись плоско к стене и глупо повернув голову, чтобы не дышать самогоном — совершенно как замороженный тот петух.

Мы пошли в вольер. На всю свору посуды не хватало, и собаки ели из трёх тазов, запуская носы в кашу, чавкая, рыча и пуская бурлящие пузыри. Одновременно они норовили перебежать и попробовать побурлить из другого таза, расталкивая товарищей и грозя надводной сварой, и надо было стоять и управлять кормёжкой с помощью специальной палки. Один кобелишка по глаза засунул нос в корм и, не прекращая его свирепо морщить, без перерыва рычал, грозно пробулькивая сытную жижу и с негодованием поглядывая на соседей.

Я спросил Костю, почему сразу не сказали, что надо закругляться, раз ждут гостей. Он ответил, что напрочь забыл и что «ничего страшного».

— Они переговорят сейчас… Да какие секреты…

Оказалось, Тоня метит в школу учителем биологии, что она работала в заповеднике в отделе экопросвещения и что у неё в планах всякие факультативы и «комплексная какая-то задумка по формированию современного мировоззрения». Экопросвещение Костя произнёс как «эко просвещение!».

— Кость, а Тоня на меня не сердится?

— Да нет, она просто из-за директрисы дёргалась. А так нормально, наоборот, даже хорошо, может, ты слово замолвишь. Куда лезешь?! — закричал он на кобелишку, перебежавшего к чужому тазу. — Ну, директрисе. (Из своего жри!) Пообщаетесь. (Хантер, кому сказал?) Тоня — очень свободный человек, и если какого-то захочет поддержать, порвёт просто всех, ну, за идею… (Ах ты скот такой!) Она всегда правду-матку рубит… (Да ты смотри на него, вообще не реагирует!) Мы из-за этого уехали с Бурятии. Там такой начальник, она, короче, в Старгсб… Стбугрс… (Одну рыбу выбирает! Смотри, привереда! Я те поогрызаюсь! Крупу не ест совершенно!) в Страст… Страстбург… ский суд подавать хотела. Там люди серьёзные. (Когда вместе, они лучше выедают.)

— Ничего себе. — И я подумал о том, что Антонина всё меньше напоминала мне героиню «Чистого понедельника».

Кого-кого, а Игнатьевну я не рассчитывал встретить, особенно после проезда на собаках с бабкой в обнимку. Я в очередной раз засобирался домой, но Костя сказал:

— Давай тогда возьмём что-нибудь и пойдём в баню.

Мы зашли в избу: кухня была пуста, зато в комнате за аккуратно накрытым столом сидели хозяйка и гостья. Валентина Игнатьевна, обнажив зубы, осторожно, чтобы не повредить помаду, кусала бутерброд с сырными опилками. Я забрал перчатки, а Костя сказал:

— Я гостя провожу, дай нам ещё закуски.

— Сергей Иванович? — сделав удивлённые глаза, сказала Тоня.

— Пойду. У меня тоже собаки.

— У вас же одна, Сергей Иванович! Что за северные надбавки? — заговорила Игнатьевна, видимо, давно наработанным застольным тоном. — Вот видите, Антонина, директор в сельской школе знает даже, сколько у кого собак в коллективе, хе-хе!

— Да нет. У меня две.

— Откуда же две? Я знаю, что у вас одна. Этот как его — Быстрый.

— Храбрый. Храбрый и… «Каштанка», — сказал я и тут же пожалел, потому что выходило, будто выгораживаюсь, намекая, что пойду проверять сочинения по Чехову, смотрите, какой молодец.

Валентина Игнатьевна оценила шутку и засмеялась. Возникло между нами некое показательное со стороны Игнатьевны единение, которое часто возникает на людях среди сослуживцев.

— Сергей Иваныч, — сказала Валентина Игнатьевна, придумывая повод, чтобы меня задержать; видимо, и ей, и Тоне я был нужен, чтобы сгладить деловую подоплёку застолья. — Чуть не забыла, хорошо, что вы мне попались, я ещё в сенях подумала. Я вам хотела сказать про фильм… Так что посидите.

Тоня чутко подстроилась, да и подконтрольное освоение нами коньяка было предпочтительней посиделки в бане.

— Конечно, Сергей Иваныч, ну посидите с коллегами, — сказала она, играя, и продолжая роль, обратилась к Валентине Игнатьевне: — Начинаю вливаться в коллектив! И как же чай? Смотрите, какие Валентина Игнатьевна замечательные безе принесла.

— Без чего? — сострил Костя.

На что Тоня, пожав плечами, презрительно-укоризненно хрюкнула и отвела, прикрыв, глаза.

Я снял куртку и вернулся, к радости Кости, который тут же взвис над стопарями с остатками коньяка. Валентина Игнатьевна сделала поползновенье накрыть рукой стопку, а потом вдруг разгульно махнула ладошкой:

— А давайте!

— Что за фильм? — спросила непьющая Тоня. — Я могу поинтересоваться?

Я назвал.

— Мы его, конечно, все посмотрели, — сказала Валентина Игнатьевна. — Я что хотела сказать, Сергей Иванович, фильм сильный, ничего не скажешь. Но вот Лидия Сергеевна считает, что он всё-таки слишком жестокий, особенно эти документальные кадры, поэтому я как-то пока не готова такое показывать детям…

— Валентина Игнатьевна! Дорогая! — Я никогда к ней так не обращался, но затеянная ею же игра в производственную близость и добротный самогонно-коньячный хмелёк давали право. — Это не жестокость, а воспитание сострадания. Выявление и закалка болевых точек. А жестокость — это круглосуточные сериалы, где по пять трупов за серию, чего никогда не бывает… в оперативной практике. — Меня очень вдохновил этот оборот. — Когда жизнь и смерть теряют своё… э-э-э… сакральное значение, они превращаются в материал для коротания досуга. Этого Лидия Сергеевна не боится? Валентина Игна-тьев-на! Вы же на военной хронике вы-рос-ли, вспомните: уходящий на фронт состав и солдаты в теплушках. И «Прощание славянки».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация