— Хорош валяться. Не цуцик. — Потом его взгляд переметнулся на Туманова, глаза скрылись под опустившимися бровями. — Ты что творишь, чучело? Ты соображаешь, на кого руку поднял? Шаман вор. А ты кто?
— Я ответил, — упрямо повторил Туманов. — Шаман мне не предъявил ничего, сразу накинулся. Терпеть, что ли? Я не терпила.
— Он не терпила, слыхал? — негромко спросил Князь, продолжая мерить взглядом нарушителя порядка.
Барбарис засмеялся. Шаман, прихрамывая, добрался до нар и плюхнулся на провисший матрас.
— Убью, падла, — прошипел он. — Заснешь и не проснешься, профессор.
Туманов поднялся и принялся отряхиваться, делая вид, что нисколько не боится, хотя угроза заставила его внутренне сжаться. Тот несчастный юноша, которого совсем недавно терзали на верхней шконке, лишний раз напомнил Туманову, в какой звериной обстановке он находится.
— Теперь у тебя два выхода, — обратился к нему Князь. — Или ты берешь мокруху на себя, или сам мокряком станешь. Место в библиотеке тебе обещал, помнишь? Теперь поздно. Все, что могу сделать для тебя, это попридержать Шамана чуток. Скажем, сутки. Потом не обижайся.
— Покойники не обижаются, — вставил Барбарис. — Жалко, что ты не такой старый, дед. Не то пожил бы дольше. Я бы за тебя словечко замолвил.
— Нишкни, — оборвал его пахан. И зыркнул на Туманова быстро, как финкой пырнул. — Проваливай. Не загораживай свет.
Глава 8
Утреннее чаепитие не задалось. Мать напекла блинчиков, выставила на стол три банки варенья собственного приготовления, и, пока разговор шел на посторонние темы, все было хорошо. Но потом Андрею вздумалось попросить маму смягчить свое отношение к отцу, и тут ее прорвало.
— Я много от него в своей жизни натерпелась, — заявила она. — Хватит с меня. Не прощу ему эту Светку белобрысую. На кого он меня променял? Вот пусть теперь мучается.
— Погоди. — Андрей осторожно положил надкушенный блинчик на тарелку. — Я кое-что начинаю понимать. Ты ведь на самом деле не считаешь, что он действительно убил Никольникова. Ты мстишь ему. Так? Признайся.
— Давай оставим эту тему, — нервно произнесла мать. — Ты всегда жил своей жизнью и ничего не знаешь о нашей.
Зазвонил ее мобильник, положенный на тумбочку возле плиты, чтобы был под рукой.
Мать взглянула на экран и как-то засуетилась, задвигалась быстрее, сунула раскаленную сковородку под воду, полезла в холодильник за молоком, села к столу, шумно придвинув стул.
— На звонок не отвечаешь… — заметил Андрей, внимательно наблюдавший за ней.
— Успею. Это не срочно. Ешь блины, пока горячие. Вот это прошлогоднее варенье, абрикосовое. В этой банке черничное, а здесь клубничное. Какое будешь? Молочка налить?
Сама того не подозревая, она напомнила Андрею поведение его жены, не научившейся толком скрывать свои измены. Этот дрогнувший голос, этот бегающий взгляд. «Сколько ей лет?» — спросил себя Андрей. Подсчитал и вдруг понял: у матери кто-то есть. Ей удобно отсутствие отца. Она и пальцем о палец не ударит, чтобы вытащить его из тюрьмы. Возможно, обид действительно накопилось слишком много. А может, мужчина подвернулся очень уж хороший.
— Он моложе тебя? — спросил Андрей, жуя. — На сколько лет?
Мать засмеялась, как будто ее неожиданно пощекотали.
— Кого ты имеешь в виду, Андрюша? — спросила она.
Не опешила. Даже не удивилась. Просто ответила вопросом на вопрос, чтобы потянуть время, собраться с мыслями.
Стало ясно, что догадка верна. Но если бы Андрей попытался припереть мать к стенке, он все равно не добился бы ничего, кроме лжи и агрессии.
— Никольникова, — нашелся Андрей, решив не раскрывать карты.
— А! — Мать опять засмеялась, но на этот раз иначе, с облегчением. — Нет, по-моему они с твоим отцом ровесники. А что? Почему ты вдруг про него вспомнил?
— Просто так.
— О покойниках или хорошо, или ничего. Но я, признаться, недолюбливала Юрия.
— За что?
— Мне они оба не нравились: ни он, ни его благоверная, — сказала мать. — Я знала, что они плохо кончат.
Андрей взглянул на нее и опустил глаза, намазывая блин янтарным вареньем.
— С Никольниковой, насколько мне известно, все в порядке?
— Не знаю и знать не хочу. — Она дернула плечами. — Приехала с курорта, вся загорелая, разодетая. Небось, там тоже времени не теряла, ш…
Ругательство, готовое сорваться с губ матери, так и не прозвучало, но она отодвинула чашку слишком резко, чуть не столкнув на пол, встала и поспешно скрылась в коридоре.
Оставшийся сидеть Андрей подумал, что и женщины и мужчины, в общем-то, одинаковы, но отказывают другим в праве делать то же, что позволяют себе. Сплошное притворство и ханжество. Взять хотя бы мать и эту ее вечную соперницу, Светлану Никольникову. Обеим скоро стукнет по пятьдесят, а они ведут себя, как девчонки. Шашни, сплетни, тряпки. И бесконечное стремление быть первой, выделиться, затмить остальных…
Прислушавшись к шуму воды, Андрей осторожно встал и взял материн телефон. Звонил ей, оказывается, некий Карен Б. Недолго думая, Андрей нажал кнопку вызова. Ответил сочный мужской баритон:
— Аллочка? Так что, мы встречаемся? Во сколько ты будешь?
Отключив телефон, Андрей вернулся на место. Его неприятно покоробил этот свойский голос с чуть заметным южным акцентом. Вот, значит, на кого мать променяла отца. Что ж, ладно. Но Андрей его не бросит. Он начнет собственное расследование. Попробует понять, каким образом домашний кухонный нож попал на чужую дачу. Постарается выяснить, куда запропастился отцовский мобильник. Побеседует со свидетелем. Ну и, конечно, встретится с прокурором Соболевым. Может быть, с него и начать?
— Мама! — крикнул Андрей. — Тебе опять звонят.
— Посмотри, кто, — откликнулась она сквозь шум душа. — Нет, не надо! — Это прозвучало испуганно. — Посуду не убирай, я сама. Посмотри, пожалуйста, я телевизор не оставила включенным?
«Из кухни выманивает, — смекнул Андрей. — Боится, что узнаю, как зовут этого назойливого типа. Карен, хм. Кавказец, скорее всего. Мясник с мохнатыми руками и грудью».
Пнув табурет, Андрей отправился переодеваться. Его еще долго преследовал образ матери в чужих объятиях. И почему природа так устроила женщин, что с годами они становятся развратнее? Нет, чтобы остепеняться вместе с увяданием… Нет ведь, они только распаляются. Прискорбно — и с моральной, и с эстетической стороны.
Город принял Андрея как родного, раскинул перед ним все свои улицы, бульвары и скверы, радостно уставился на гостя тысячами окон, поблескивающими в лучах уже вполне летнего солнца. Поначалу было незаметно, какой он весь старенький, невзрачный, потускневший. Но постепенно с глаз сползла ностальгическая пелена. Исчезнув, она позволила увидеть город таким, каким он стал на самом деле, не желая идти в ногу со временем, увязнув в своих допотопных представлениях о прекрасном.
