Через две недели мы прибыли в Броути Ферри. Дедушка и грэнни были счастливы. За последние два года их дом опустел. Стефен и Мэри уже имели свои семьи, Генри был в Индии, Агги вскоре должна была уехать в Австралию, и только Вики пока оставалась дома. С нашим приездом дом снова ожил. Саша поселилась со мной в спальне, окна которой выходили на реку. Павла устроили в «курительной». Дедушка, не выносивший табачного дыма, который, по его мнению, заражал атмосферу, построил эту комнату вне дома. В нее вел отдельный вход из сада, и когда сыновья дедушки, мой отец или кто-то из друзей хотели покурить, они шли туда и дымили сколько душе угодно.
С самого приезда верный своему слову Павел зарабатывал себе на хлеб. Каждое утро можно было видеть, как он метет двор, носит уголь, выносит золу. Дедушкина кухарка в нем души не чаяла. Павел чистил ей и каминные решетки, и картошку. Горничная Мэри была благодарна ему за то, что он освободил ее от неприятной работы — полировать медные и серебряные вещи. Павел часами работал в саду, спокойно и незаметно.
Дед и грэнни полюбили этого паренька, который всегда был рад выполнить любую просьбу и за несколько недель научился довольно бегло объясняться по-английски. Ему давали немного денег, и он, словно путешественник в поисках приключений, отправлялся исследовать город. Вместе с тем этот замечательный молодой человек не мог не вызывать сочувствие — вскоре ему предстояло вернуться к прежнему скучному существованию, привычному с рождения. Ведь он был всего-навсего, как выразился однажды Михайло, одним из тех, кто бродит в потемках безграмотности, деревенским мальчишкой, которому вряд ли светила надежда подняться в будущем выше кучера или рабочего на лесопилке. У него не было образования, кроме знаний, почерпнутых из книг.
Сочувствуя Павлу, мой отец обратился к своему другу, который торговал льном, и попросил его пристроить на два-три года к себе в контору парня с необычайными способностями. Через неделю купец пришел в гости, и его познакомили с Павлом. Состоялся разговор. Купец задал несколько вопросов и согласился взять Павла, чтобы обучить его делу в своей конторе. На следующий день отец будто ненароком спросил у ничего не подозревавшего Павла, не хотел бы он остаться в Шотландии и поступить учеником в фирму, торгующую льном, чтобы потом, по возвращении в Россию, найти себе место в какой-нибудь архангельской конторе.
Павел не вернулся в Россию, и даже путешествуя по делам фирмы по разным странам, ни разу не заглянул в город своего детства, в отличие от всех русских, которых всегда очень тянет в родные места. Через три года ученичества ему предложили выбор: остаться в фирме, вернуться в Россию или принять выгодное назначение в Лондон, предполагавшее широкие возможности. Павел выбрал третье.
Я смутно припоминаю этого умного светловолосого молодого человека, навестившего дедушку и грэнни во время одного из наших последних визитов в Шотландию, когда мне было около шести лет. Он зашел попрощаться перед отъездом в Англию. Павел привез мне куклу и свободно разговаривал с мамой и ее родителями за чаем. Он легко мог бы сойти за шотландца, если бы не его имя и не круглое лицо славянина.
Я не знаю, как в конечном итоге сложилась жизнь этого замечательного человека. Вмешались война и революция, за ними последовало демоническое царствование грузинского маньяка, когда даже простое письмо из-за границы могло навлечь на получателя в России большую беду. И мы, тоже занятые своими трагедиями и печалями, потеряли связь с Павлом, но, кто знает, может быть, его потомки и сегодня живут где-то в Британии.
Совсем другой была Саша. Прошли первые несколько недель восторженных восклицаний над невиданными прежде вещами: туалетом со смывом, горячей и холодной водой из кранов, ванной, которая сама по себе вызывала восторг, асфальтированными мостовыми, прелестными садиками, магазинами, предлагавшими такое богатое разнообразие товаров. И она заскучала.
Днем Саша была занята мной. Мы проводили много счастливых часов на залитых солнцем берегах Грасси Бич
[3], собирая ракушки и цветные камешки и переворачивая водоросли в поисках крошечных, стремглав удиравших от нас крабов. Когда шел дождь, мы играли в нашей комнате. Из кусочков картона и спичечных коробков Саша делала домики, магазины и сама увлеченно играла вместе со мной, точно маленький ребенок. Она неустанно развлекала меня, но ночами, когда я была надежно укрыта и спала в своей кроватке, Саше становилось очень одиноко.
Иногда она сидела у окна, вышивая крестом или бесцельно глядя на реку, а иногда бродила за воротами дома или стояла, облокотясь на изгородь, глядя на экипажи и прохожих, которые, в свою очередь, с любопытством поглядывали на девушку с печальными глазами в необычном платье и платочке.
Саша подружилась с Мэри, молодой горничной, та познакомила ее со своими родителями. Много было жестов и улыбок, но языковой барьер мешал более тесному знакомству. Агги и Вики, которые любили купаться на пляже Грасси Бич, пригласили Сашу присоединиться к ним и предложили лишний купальный костюм. Саша любила плавать, но странный вид двух моих теток, выходящих из пляжной кабинки в синих панталонах и корсажах, отделанных тесьмой да еще с матросскими воротничками в придачу, в чепцах на голове, внушил ей благоговейный страх. Такое представление не для Саши, она не могла принять в нем участие, да и понять не могла, зачем люди раздеваются, чтобы тут же снова одеться и идти в воду, а потом, выйдя из воды, глупо выглядеть в мокрых, прилипающих к телу одеждах. Дома у Саши никто не носил купальных костюмов. О них даже не слыхали. Все купались в первозданном виде, как сотворил Господь, женщины в одном месте, мужчины в другом, и никаких проблем.
Маме очень хотелось помочь Саше. Она часто брала нас с собой в город походить по магазинам и покупала Саше картинки, ленты, яркие бусы. Обычно эти выходы заканчивались посещением кафе, знаменитого своими сливочными пирожными и булочками. Но самым счастливым для Саши стал день, когда мама подарила ей красивую шляпку, отделанную лентами и блестящими алыми вишенками. Невозможно передать, как Саша была рада. Она стояла перед зеркалом и улыбалась своему отражению: круглое милое личико со светлым нежным пушком и на голове шляпка, угнездившаяся на самой макушке. Саша смеялась, пожимала плечами, гримасничала, то гордо вскидывала голову, изображая надменную барышню, то вдруг весело улыбалась и подмигивала. В этом мире ее мечтаний было столько вариаций… Затем шляпка осторожно заворачивалась в папиросную бумагу и укладывалась в коробку. По-настоящему Саша так и не носила ее.
А еще Сашу развлекал попугай Джоки. Она любила сидеть рядом с его клеткой и разговаривать с ним. «Ой, какой ты болтун!» — говорила она, и Джоки, склонив головку и устремив на Сашу яркую бусинку глаза, внимательно прислушивался к незнакомой речи. Но скоро Джоки начал вести себя очень странно. Он бегал по жердочке и взволнованно кричал: «Вижу корабль! Вижу корабль!». А потом настойчиво: «Поцелуй меня, Мэри, быстро!». И все это сопровождалось звяканьем его жестяной мисочки. По непонятной причине у Джоки развился непомерный аппетит. Не успевала грэнни наполнить его мисочку, как уже слышалось, что Джоки звякает ею изо всех сил, требуя, чтобы ее снова наполнили. Джоки становился несносен, а грэнни не могла понять, в чем дело, пока однажды дедушка, вернувшийся из своей конторы, не спросил, видела ли она у ворот кучу шелухи от семечек. Все стало понятно. Саша брала семечки из клетки Джоки и, находя в этом утешение, щелкала их, стоя у ворот, как это часто делают в России. Джоки переживал трудные времена, пытаясь соревноваться с Сашей, чье мастерство и скорость, с которыми она разделывалась с семечками, сразили бы любого попугая.
