В тот год июнь был необычайно теплым. Река звенела от голосов купающейся детворы и взрослых, собиравшихся на пристани. Я любила купаться по вечерам, когда река пустела, а вода, нагретая солнцем за день, становилась теплой и мягкой, как шелк. В такой вот вечер, вернувшись с купанья, я застала всю семью на балконе. Мы наблюдали, как алый диск солнца скользит за горизонт. Дедушка выглядел усталым. После возвращения из тюрьмы он много работал в больнице, задерживаясь допоздна. Этот вечер тоже не был исключением. И сейчас, наслаждаясь покоем окружающего мира, он тихо разговаривал с бабушкой. Марга что-то увлеченно вышивала. Я подошла к Сереже и Марине, облокотившимся на перила, и мы вместе следили, как через реку плывет маленькая лодка.
Покой резко нарушил гулкий звонок у входа. Марга, бросив вышивание, пошла через танцевальный зал в прихожую и открыла дверь. На крыльце стояли двое в штатском, но с оружием. Они вошли в зал и потребовали дедушку. Когда дедушка вышел, ему вежливым тоном объявили, что им приказано отвести его в тюрьму, откуда он будет отправлен в ссылку.
— Соберите нужные вещи, — сказали они, — да побыстрее, у нас нет времени.
Ошеломленные, не в состоянии собраться с мыслями, все забегали в поисках дедушкиных вещей. Среди общего потрясения и отчаяния только дедушка сохранял спокойствие. Он помогал бабушке, которая не могла сдержать слез, упаковывать старый чемодан с одеждой. Дедушка взял с собой маленькую Библию и некоторые медицинские инструменты, которые могли пригодиться.
В прихожей, где его ждали, он благословил и поцеловал бабушку, потом всех нас и даже немного шутил. Потом пошел в детскую обнять отца и, наконец, повернувшись к охране, сказал:
— Я готов, друзья, пойдемте…
Гермоша и я бросились к окну детской. Три фигуры уходили по дороге. Дедушка нес чемодан. Твердо шагая, он возвышался над теми, кто шел по обе стороны его. Я видела своего дедушку в последний раз. Больше мы никогда не встретились.
С каждым уходящим днем распадалась наша привычная жизнь. Порядок, установившийся за много лет, нарушился. Хотя самовар появлялся каждый вечер и кто-то собирался вокруг него, к обеду и завтраку стол уже не накрывали. Семья разделилась, каждый ел когда и что придется. Основной едой стали картошка и капуста, иногда появлялись молоко и мука. Наша пернатая тройка, несмотря на собственные проблемы, продолжала нести яйца, пусть не много, но как их ждали!
Кто-то вспомнил, что в пруду водятся карпы. Нашли большую сеть. Сережа и Юра, по пояс в воде, протащили ее поперек пруда и выволокли на сушу огромное количество рыбы. Наблюдавшие за этой путиной зрители радовались, получив долю улова. Мы сварили традиционную уху с луком и картофелем, но как ни голодны были, есть не смогли: слишком уж сильно было отвращение от вкуса затхлой воды и от мысли, что сосед топил в пруду лишних котят.
Мама познакомилась с женщиной, которая хотела научиться разговорному английскому языку. Ее муж работал в таможне, и она каким-то образом доставала продукты — мама никогда не интересовалась откуда, — чтоб платить за уроки натурой. Мыло нельзя было достать ни за какие деньги. Несколько кусочков, что мама привезла из Шотландии, берегли и пользовались ими в исключительных случаях. Мать семейства, поселившегося в квартире, где когда-то жил дядя Саня, обычно приходила стирать к нам на кухню. «Ох, мыльца бы!» — восклицала она, натирая детскую одежонку золой из печки. В каком-то сарае мы нашли кучу веревок и, распустив их на пряди, сплели веревочные сандалии. Они оказались подходящими для лета и сохраняли обувь, когда их надевали поверх туфель и ботинок зимой.
И все же в этом мире хаоса, голода и растущего страха были не только слезы и печали. Возвращаясь в памяти к тому далекому голодному лету, я вспоминаю яркие мгновения дружбы ребят с нашей улицы.
Мы встречались на валунах, омываемых речной водой. Там, на берегу, мы проводили долгие счастливые часы, ныряя в воду, вылезая снова на берег, загорая и планируя какие-нибудь приключения. Мы называли себя «олонецкая компания», по названию нашей улицы, и не принимали в свой круг посторонних. Нас было, кажется, девять. Вожаком стал Толя Мамонтов, сын столяра. Сильный, умный, большой выдумщик, с врожденной командирской жилкой, он, как никто другой, был на своем месте. Через много лет он стал важным комиссаром, что совсем не удивительно.
В компании были трое детей расстрелянного генерала Заборчикова — Володя, Вера и маленький шестилетний Шурик. Самым уважаемым был светловолосый Петя Скрозников, сын сторожа технического училища, находившегося недалеко от нашего дома. Его добродушие и умение рассказывать веселые забавные истории нравилось всем. Еще была Нина Дулетова, серьезная девочка, младшая дочь директора мужской гимназии. И наконец, Петя Карельский, сын истопника технического училища. Обычно его звали Петька, чтобы не путать с другим Петей.
Пользуясь большей свободой, чем это было бы при нормальных обстоятельствах, мы не путались под ногами взрослых и иногда добывали себе еду самостоятельно. На густо поросших зеленью берегах, где когда-то бродили наши черномордые овцы, мы находили множество съедобных растений: дикую петрушку, сочные стебли дягиля, крошечные стручки дикого горошка. В июле мы совершали походы на Мхи, где опять поспела морошка и под березами появлялись грибы. Все это мы собирали ведрами и корзинами и приносили обрадованным родителям. Поджаренные с картошкой и луком, грибы восхитительно вкусны и сытны!
Как-то бродя на мхах, мы с изумлением увидели пасущуюся корову. Для нас в то время это было редким явлением. Мы решили, что ее привели из какой-нибудь деревни для какого-то комиссара или другого важного лица. Когда мы подошли к корове, она не пыталась убежать, а спокойно рассматривала нас огромными умными глазами. Золотистая шерсть, белая грудь — она была красавица, но самым завораживающим зрелищем было ее огромное вымя, готовое лопнуть от распиравшего его молока, словно умолявшее подоить.
Никто из нас доить коров не умел, но, как-то быстро сообразив, я не долго думая наклонилась и подставила ведерко в нужном месте. Немного смущенная близким соседством большой округлости и четырех сосков, я начала дергать, сжимать и тащить их во все стороны. Ничего не получалось. После нескольких моих неудачных попыток и явных признаков неудовольствия в коровьем поведении меня сменила Вера. Ее маленькие руки добились успеха. Звук молока, льющегося в ведро, вопли восторга и одобрения: «Так, так, Вера, ты здорово тянешь, там еще не все». Но когда Вера вошла в ритм и ведро стало наполняться, корова, устав от нашей шалости, внезапно махнула хвостом и бросилась галопом на другой край поля. Чашек или кружек у нас не было, поэтому мы передавали друг другу ведро, отпивая глоток и внимательно следя, чтобы кто-нибудь не глотнул больше других.
Несколько дней спустя на берегу реки мы обнаружили козу. Мы не знали, откуда она взялась, но, как и корову, ее явно пора было подоить. На этот раз операция оказалась потруднее. Коза сопротивлялась и громко протестовала. Пришлось завести ее в нашу конюшню, где я уселась на нее верхом, меня со всех сторон крепко держали остальные, а Вера, теперь уже признанный специалист, выдоила ее досуха. Когда мы наконец распахнули дверь конюшни, коза, жалобно блея, бросилась обратно к реке. Теплое, сильно пахнувшее молоко, поделенное поровну в чашки, всем понравилось, но так как козу мы больше не видали, бесплатное молоко на этом и кончилось.
