Мы ждали час, два. Убивая время, читали многочисленные «агитки» на стенах. Одну я помню очень хорошо: гигантский черный кот стоял на задних лапах, одетый в красную рубаху, черные штаны заправлены в сапоги. В окровавленных лапах маленькие птички в коронах. На заднем плане валялся перевернутый трон, и такие же коронованные птички лежали рядом с ним. Стих, написанный огромными красными буквами, гласил, что царские подпевалы поют теперь другую песню, когда трудящийся кот поймал их в свои лапы. На стене было много других подобных произведений, таких же противных, но они помогали скоротать время.
Наконец дверь отворилась и появилась толстая женщина.
— Чего ждете? — спросила она.
— Яблоки, — с надеждой закричала очередь.
— Яблоки? — повторила она, расхохотавшись. — Тут вы яблок, друзья мои, не найдете. Откуда им взяться? Вы в своем уме? Идите-ка лучше домой!
Что мы, опечаленные, и сделали.
Тот день остался в памяти, потому что к вечеру пришло известие о разрешении властей выехать нам в Шотландию для временного посещения родителей. С разрешением пришло строжайшее распоряжение составить список того, что мы возьмем с собой. Все фотографии и открытки следует отправить в Петроград для предварительного просмотра властями.
Через некоторое время список наших вещей вернулся обратно с официальной отметкой о разрешении. Фотографии и почтовые открытки были возвращены в запечатанном конверте со строгим приказом не вскрывать, пока мы не приедем на место. Когда мы приехали и вскрыли конверт, все было на месте, кроме фотографии Мейзи. Она исчезла.
На следующий день пришла мадам Анкирова. Она тоже получила визу на выезд. Теперь нам нужно было объединить усилия и найти судно, на котором мы могли бы уехать в Норвегию.
Мама начала готовиться к отъезду. Говорили, что бумажные деньги с изображением Александра II за границей все еще принимают, и хотя достать их было трудно, маме удалось собрать приличную сумму. Она надеялась обменять их на иностранную валюту, когда мы будем в Норвегии. Деньги положили в белый полотняный пояс, который мама собиралась обвязать вокруг талии. Большую часть наших вещей пришлось оставить. В любом случае мы не могли забрать их с собой, ведь здесь оставался папа. Они понадобятся ему для обмена на продукты и всякие необходимые вещи.
Найти судно, которое увезло бы нас прямо в Норвегию, оказалось гораздо труднее, чем мы думали. Неделя за неделей проходили без всякого успеха. Уже приближался конец сентября. Через три-четыре недели река встанет и навигация закроется.
Жизнь меж тем продолжалась. По вечерам приходили друзья и родственники. Сашенька все еще руководила чаепитием, хотя вместо чая мы теперь пили отвар липового цвета, собранного в саду. Он был не особенно вкусен, но собирал нас за столом для разговоров.
В доме поселились чужие люди. Спальню Марги теперь занимали две молодые учительницы. Это были приятные девушки. Иногда они пили с нами чай. Одна из них, Маша, потом вышла замуж за Сережу.
Однажды дама, которую мама учила английскому языку, упомянула в разговоре, что она слышала, будто пароход «Север» должен в конце месяца отправиться в Мурманск. Расспросы подтвердили это сообщение. Мама и мадам Анкирова решили ехать на «Севере». Это был наш последний шанс. Из Мурманска — незамерзающего порта, мы надеялись попасть в Норвегию.
Бабушка тем временем уже была готова ехать к деду, который жил на поселении. Вечером накануне ее отъезда она попросила меня переночевать с ней в ее комнате. Ночь была штормовая, ветер и ливень хлестали в окна. Я лежала, свернувшись калачиком, и слушала рассказ бабушки о поездке в Санкт-Петербург на свидание с Александром II.
Утром буря утихла. Бледное осеннее солнце светило в окна. Я до сих пор помню, как бабушка стоит в прихожей черного входа. На ней старый дорожный плащ, голова по-крестьянски повязана шалью. Среди родственников, которые пришли проститься, была тетя Пика, похудевшая и печальная, — единственный оставшийся свидетель того расставания сорок лет назад, когда бабушка уезжала в ее памятное путешествие в Петербург.
Последние слова прощанья, в печали и слезах, трудно вынести. Желая как-то облегчить эти минуты, я выбежала из прихожей и, схватив кусочек мыла из двух остававшихся еще у мамы в чемодане, сунула его бабушке в руку. Она обняла меня и крепко прижала к груди. В последний раз я видела свою любимую бабушку.
У ворот ожидала телега. Через черный вход мы все вышли во двор, стояли и смотрели, как бабушка устраивается на телеге со своими вещами и Юра садится рядом. Он должен был сопровождать ее через реку и остаться на несколько дней в деревне у своей мамки.
Телега выкатилась за ворота на мощеную мостовую. Бабушка повернулась и, прощаясь, махнула рукой.
Прощай, дом, прощай, родной очаг
Мама пошла уточнить дату и время нашего отъезда и вернулась с известием, что «Север» отходит в последний день сентября в четыре часа пополудни. Багаж нужно доставить на борт судна рано утром.
Весь последний день до позднего вечера мама укладывала вещи. Измученная, она легла спать. Гермоша тоже крепко спит в своем уголке детской. Я некоторое время разговариваю с папой. Он рассказывает о своей молодости, о счастливых днях в Шотландии, о том, как важно мне научиться читать и писать по-английски, найти свою дорогу в жизни. Жизнь, говорил он, будет нелегкой. У меня осталось чувство, что в тот момент он уже смирился с потерей жены, детей, всего.
Я пошла в свою спальню и в полной темноте забралась в постель, но долго лежала без сна, терзаемая горькими мыслями о разоренном доме, о расставании с папой, с теми, кто так много значил для меня.
Утром наши ящики погрузили на телегу. Арсений отправился в порт. Пристань была в четырех верстах от дома. Мы тоже пошли к судну, чтобы проверить, как погружен багаж, и потом вернуться и провести последние часы с папой.
Был полдень. Мадам Анкирова уже устроилась. Когда мы уходили с судна, капитан подошел поговорить с мамой. И произошла одна ужасная ошибка, из тех, которые иногда переворачивают всю жизнь человека. Я отчетливо запомнила, как капитан сказал, что мы отходим в четырнадцать часов. Мама, которая знала русский не очень хорошо, перепутала время, решив, что отход назначен на четыре.
— Мама, — сказала я, волнуясь, — капитан говорит, что корабль отойдет в два часа, а не в четыре.
— Ерунда! — отреагировала она.
Мама не обратила на меня внимания, а я, вероятно, желая поверить ей, не стала спорить. У нас еще было время вернуться, если мы поторопимся.
Дома все собрались в детской. Поставили самовар. Пока он грелся, я побежала в сад попрощаться с деревьями, с теми местечками, которые знала и любила. Душистый тополь напомнил о былых веснах. Его красные сережки печально свисали с голых ветвей. Волшебная беседка казалась заброшенной и обветшавшей.
Я забралась на башню, где когда-то развевался красный стяг с золотым львом, приветствовавший шотландскую невесту. Передо мной лежал город: дома, сады с облетевшей листвой, широкие мощеные улицы, купола церквей под лучами осеннего солнца, Двина, извивающаяся серебряной лентой меж берегов.
