Еще не зная, чем закончится экспансионистская акция Квинсленда, Миклухо-Маклай вслед за письмами Гордону отправил письмо великому князю Алексею Александровичу. Как видно из этого документа, в связи с серьезной угрозой, нависшей над Берегом Маклая, путешественник решил вернуться к возникшей у него еще в 1875 году, но отвергнутой царским правительством идее установления над Берегом Маклая российского протектората, вероятно, надеясь совместить его — пусть в модифицированной форме — с Папуасским союзом. Вместе с тем, «ввиду бесцеремонного захвата островов Тихого океана Англиею, Германиею и Франциею», Николай Николаевич призвал в цитируемом письме приобрести в Океании «русский порт (или несколько таковых)», предпочтительно в одном из архипелагов Микронезии
[824]. Миклухо-Маклай развивал эти мысли и варьировал их в зависимости от текущей политической обстановки в письмах Александру III и его сановникам. «Жаль, однако же, будет, очень и очень жаль, если Россия упустит время заявить свое положительное желание занять <…> одну из групп островов Тихого океана», — писал он Копытову в октябре 1883 года
[825]. Путешественник пытался привлечь к поддержке своих планов К.П. Победоносцева. «В настоящее время, — писал он двумя месяцами позже всемогущему обер-прокурору Святейшего синода, — более или менее явно в водах Тихого океана происходит дележ. <…> Надеюсь, что Россия не опоздает в этом дележе и возьмет себе подходящее. <…> Следует ковать железо, пока оно горячо»
[826].
Как совместить призывы Миклухо-Маклая к созданию военно-морской базы на тихоокеанских островах с его борьбой в защиту человеческих прав островитян Океании? Сам путешественник прямо не ответил на этот вопрос. Попробуем высказать некоторые соображения, опираясь на логику его поступков.
Прежде всего Миклухо-Маклай исходил из предпосылки, высказанной Александром III в Гатчине, что «Россия не нуждается в "завоеваниях" на островах Тихого океана, а что приобретение местности или местностей, удобных для склада угля и проч., может быть сделано путем мирным, без нарушения прав собственности туземцев»
[827] или, как он сам позднее подчеркивал, «с полного согласия туземцев, без малейшего обмана и насилия»
[828]. Более того, русские военные моряки, в отличие от европейских и американских шкиперов, торговцев и плантаторов, не только не стали бы эксплуатировать обитателей этих местностей, но самим фактом своего присутствия защитили бы их от «охотников на черных дроздов» и других чужеземных угнетателей. Сходную функцию, по мнению путешественника, выполнял бы русский протекторат над Берегом Маклая, который, как он полагал, «избавит многие тысячи туземцев, с одной стороны, от постоянных войн и постоянного страха быть ограбленными, убитыми и подчас съеденными соседними племенами, а с другой — от нередко встречающихся в этой части света случаев людокрадства, рабства, насилия, несправедливого захвата земли белыми и т. д.»
[829]. Иными словами, Миклухо-Маклай, «переходя с чисто русской точки зрения на более обширную точку зрения человеколюбия, гуманности и цивилизации»
[830], довольно самонадеянно надеялся совместить геополитические интересы России с защитой островитян от злодеяний колонизаторов.
Свадьба с препятствиями
В Торресовом проливе на острове Терсди (Вайбин) у Миклухо-Маклая, плывшего из Сингапура в Сидней на пароходе «Венис», появился попутчик — английский миссионер Дж. Чалмерс, с которым путешественник познакомился в 1880 году на юго-восточном побережье Новой Гвинеи. Обсудив создавшееся положение, Миклухо-Маклай и Чалмерс пришли к выводу, что необходимо любой ценой предотвратить поглощение части Новой Гвинеи Квинслендом. По инициативе русского путешественника 1 июня 1883 года ими было написано совместное письмо лорду Дерби на случай, если английское правительство решит присоединить Восточную Новую Гвинею к британским владениям. Миклухо-Маклай и Чалмерс просили уважать «права туземцев на их земле», полностью запретить вывоз рабочих с Новой Гвинеи, ибо он на практике неминуемо вылился бы в какую-нибудь систему «приличного» людокрадства, совершенно воспретить ввоз на остров спиртных напитков
[831]. Копию этого послания Миклухо-Маклай отправил Гладстону, выразив в сопроводительном письме надежду, что имперское правительство не поддержит политику «насилия, людокрадства и невольничества»
[832]. Чалмерс высадился на берег в Куктауне, а Николай Николаевич проследовал далее в Сидней, куда прибыл 10 июня.
Вскоре по возвращении в Сидней Миклухо-Маклай узнал, что непосредственная угроза Восточной Новой Гвинее со стороны Квинсленда на сей раз миновала. Но путешественник понимал, что для благодушия нет оснований. «Я полагаю, — писал он Копытову еще до прибытия в Австралию, — что английское правительство не захочет ссориться с австралийскими колониями ради Новой Гвинеи и что "by and by" согласится на это увеличение своих колоний под предлогом, что не может потерпеть, чтобы какая-нибудь другая держава утвердилась бы так близко от Австралии»
[833].
В Сиднее Николая Николаевича ждала крупная неприятность. 28 сентября 1882 года, когда он находился в Европе, сильный пожар в Выставочном городке, раздуваемый шквальными порывами ветра, уничтожил за несколько часов Садовый дворец и окружавшие его павильоны. Ходили слухи, что пожар устроили злоумышленники, чтобы сжечь хранившиеся во дворце полицейские архивы. Полагаясь на полицейских, охранявших выставочный городок, Миклухо-Маклай оставил в павильоне, предоставленном ему правительством Паркса, часть своих вещей и после открытия биологической станции. Теперь на месте павильона он обнаружил кучу пепла и покореженный металлический каркас. Нам неизвестен размер причиненного ему ущерба, но путешественник скорбел об этой утрате.
Прожив несколько дней в Австралийском клубе, Миклухо-Маклай обосновался в здании биологической станции и занялся прежде всего матримониальными делами. Невеста с нетерпением ждала его приезда и — по возможности скрытно от окружающих — возобновила с ним интимные отношения. Но ее семья всячески стремилась воспротивиться браку. «Все родственники, — писал Николай Николаевич брату Михаилу, — против нашей свадьбы, выдумывают разные препятствия. <…> Рита бедная не знает, кого слушаться, меня или отца своего, которого она очень любит и который не особенно дружественно смотрит на нашу свадьбу»
[834].
