Миклухо-Маклай с семьей прибыл в Петербург 14 июля 1886 года и, пока шли поиски подходящей квартиры, остановился в гостинице. Информируя читателей о его приезде, газета «Новости» сообщала: «Здоровье его неудовлетворительно, страдающую ревматизмом руку он носит на перевязи. Мысли об основании русской колонии на островах Тихого океана он не покидает»
[959].
Супруги поселились по адресу: Галерная улица, д. 53, кв. 12 (семь комнат на четвертом этаже с окнами на улицу и во двор) — в не самом престижном районе, но недалеко от центра. Необходимо было расплатиться в отеле, дать задаток за квартиру, приобрести посуду и мебель, нанять прислугу — повариху, горничную и мужика на подхвате (колоть дрова, топить печи, переносить тяжести и т. д.). Поэтому сразу по приезде Николай Николаевич послал письмо в Малин брату Сергею со слезной просьбой о присылке денег («У меня осталось только несколько рублей»)
[960]. Однако наиболее неотложной и трудной задачей было найти бонну для детей, говорящую по-английски, так как Маргерит и маленькие сыновья совершенно не знали русский язык. Несколько англоязычных бонн, давших объявления в газетах, оказались несимпатичными старухами, ранее жившими в богатых семьях и требовавшими высокой оплаты за свой труд. Тут на помощь пришла Юлия Николаевна, жена Владимира Миклухи, которая, как и ее муж, поддерживала отнюдь не афишируемые связи с революционным подпольем. Она привела на Галерную скромную девушку в бедной одежде, которая просила называть ее просто Марией. Девушка согласилась ухаживать за детьми и служить хозяйке переводчицей всего за 15 рублей в месяц.
По данным охранного отделения Департамента полиции, напавшего на ее след полтора года спустя, уже после смерти путешественника, это была мещанка Мария Дмитриевна Аронова, уроженка города Порхова Псковской губернии — «особа интеллигентная, знающая языки, ни по манерам, ни по образованию не похожая на няньку, уже бывавшая за границей»
[961]. Агенты охранки обнаружили ее имя в перлюстрированных письмах и записных книжках нескольких революционеров, в том числе Екатерины Бартеневой и Германа Лопатина, но в каких именно «преступных деяниях» она участвовала, охранке установить не удалось. В конце 1880-х годов, в годы безвременья, когда были разгромлены основные организации революционных народников, когда возникали и подавлялись полицией первые марксистские социал-демократические кружки, многие подпольщики, избежавшие арестов, рассеялись по стране и затаились, ожидая подъема новой революционной волны. К этому кругу людей, вероятно,, и принадлежала «бонна» в семье Миклухо-Маклая. Знал ли Николай Николаевич, кого рекомендовала ему невестка? Если не знал, то, несомненно, догадывался, ибо Мария действительно не была похожа на няньку, вела себя загадочно и избегала говорить о своем прошлом. Путешественник понимал, что рискует, но это его не остановило. Значит, в господине де Маклае не вполне умер шестидесятник — студент-бунтарь Николай Миклуха.
Маргерит быстро сблизилась с Марией, которая отлично справлялась со своими обязанностями, и давала ей ответственные поручения. Не зная всей подноготной, она выделяла Марию среди прочих слуг и скорее относилась к ней как к компаньонке. «Я пригласила Марию в свою комнату, — записала, например, она в своем дневнике 18 февраля 1888 года, — пела и играла для нее на фортепьяно. Думаю, ей понравилось. Она так хорошо относится к моим малышам, что мне захотелось проявить к ней внимание»
[962].
Последние месяцы жизни
Летом 1887 года болезнь, терзавшая Миклухо-Маклая, казалось, несколько отступила. Боли продолжались, но были не так мучительны, как зимой и весной. В августе Николай Николаевич даже смог съездить в Малин, чтобы навестить заболевшую мать
[963]. Но путешественнику не удалось приступить к планомерной работе над вторым томом своих дневников. Вместо этого ради заработка он занялся подготовкой очерков, в которых, правда, широко использовал дневниковые записи. «Работать над книгою еще не начал, — писал он Михаилу в середине сентября, — т. к. приходится писать статью для "Нового времени", в редакции которой я взял <…> 150 руб., чтобы уплатить за квартиру, жалованье прислуге и т. д. Досадно, что приходится так бросать время»
[964].
В середине октября Миклухо-Маклай передал в «Новое время» первую часть очерка «На несколько дней в Австралию», в котором рассказал о своем плавании к берегам пятого континента в апреле — мае этого года
[965]. Быстро опубликовав полученный текст, руководители газеты намекнули, чтобы путешественник не спешил с его продолжением. Поэтому в октябре — ноябре Миклухо-Маклай продиктовал для журнала «Северный вестник», который в отличие от «Нового времени» находился на левом фланге русской журналистики, большой очерк «Островок Андра (Из дневника 1879 г.)», вскоре напечатанный в двух номерах этого журнала
[966]. Очерк, насыщенный ценным этнографическим материалом, свидетельствует о том, что тяжелобольной исследователь продолжал искать оптимальную форму для рассказа о своих путешествиях: дневниковым записям здесь предпосланы общие сведения об островах Адмиралтейства, об истории их открытия и исследования европейцами, а сами дневниковые записи перемежаются разного рода воспоминаниями и сведениями, поступившими позднее, а также рассуждениями на чисто научные темы. Что же касается второй части очерка «На несколько дней в Австралию», то ученый отослал ее в редакцию газеты в январе 1888 года. В этом тексте он рассказал об актуальных проблемах, занимавших тогда австралийцев, и о бесчинствах английских миссионеров на островах Тонга
[967].
Миклухо-Маклай завершил подготовку очерка для «Нового времени» ценой огромных усилий, вопреки требованиям врачей прекратить всякую работу. Дело в том, что состояние его здоровья становилось все более тревожным. Если в сентябре он каждый день ходил пешком в лечебницу, расположенную на углу Невского и Литейного проспектов, на физиотерапевтические процедуры, то с ноября почти перестал выходить из дому. У ученого фактически отнялась правая рука, что, возможно, свидетельствовало о появлении ракового метастаза в левом полушарии головного мозга. Целыми днями Миклухо-Маклай лежал на диване в комнате с занавешенными окнами. В.И. Модестов вспоминает, что, «чувствуя сильнейшие <…> боли почти в каждой точке тела и, между прочим, в челюстях, когда ему приходилось говорить, он не только не подавал вида, как он страдает, но продолжал вести разговор, несмотря на страшную боль, ему этим причиняемую»
[968]. Когда наступало кратковременное облегчение, Николай Николаевич пытался работать — диктовал письма и очерки. Маргерит преданно заботилась о муже, стараясь уменьшить его страдания.
