Когда я повернул голову, чтобы посмотреть, покинули ли наши бомбы свои держатели, «Джиг» сильно накренился и, показалось, стал падать боком.
Я подумал, что мы получили попадание и повреждено управление. Внезапное изменение положения в момент сброса заставило бомбы задержаться на их держателях, перед тем как начать движение вниз в сторону открытого люка. Я с ужасом смотрел на них, но беспорядочно падающие «подарки» благополучно вылетели наружу, и мы также внезапно вернулись в нормальное полетное положение, когда Диг выровнял «Джи-Джиг».
По внутренней связи Диг сказал: «Эй, Лес, иди и посмотри, через что ты только что повел нас». Была короткая пауза, а потом Джордж бурно загоготал. «Лес – правильный парень, – сказал он. – Он высунул свою голову в астрокупол и быстро опять нырнул обратно».
Никто больше, казалось, ничего не хотел спросить, и это сделал я. «Что это был за фантастический полет в момент сброса бомб, напарник?» Диг ответил, что «Ланкастер», летевший прямо впереди и выше, сбросил свои бомбы так, что их стало видно всего за несколько метров, и его «подарки», имевшие меньшую начальную скорость и большее отставание, чем обтекаемые 1000-фунтовые бомбы, раскачиваясь, летели по дуге прямо в нас. Диг увидел это и сманеврировал, так что они пролетели в нескольких дюймах
[93].
Плотный поток на обратном пути рассеялся, и Диг и Гог снова нашли друг друга. Оба самолета летели рядом обратно в Англию, и, возможно, было нечто сентиментальное в этих двух молодых австралийцах, воюющих вдали от дома, которые на короткое время объединились над целью и потом вместе улетали в сторону заходящего солнца, но мои чувства это не затронуло. Они летели слишком близко, а это было небезопасно, и мои нервы еще не успокоились от шока, испытанного над Людвигсхафеном. Я был рад снова очутиться на земле.
После страшного полета над Кельном я был успокоен легким ночным налетом на Нойс, и любопытно, что это же повторилось и после Людвигсхафена, потому что следующей ночью мы еще раз посетили Нойс, и опять это был легкий, небогатый событиями вылет.
Экипажу оставалось совершить еще десять вылетов, но прежде, чем был объявлен следующий боевой приказ, базу, словно молния, облетела замечательная новость. Джордж Инграм уцелел, единственный оставшийся в живых из экипажа, и вернулся в эскадрилью, ковыляя весь путь с осколком зенитного снаряда в спине. И теперь врач делал ему операцию в гарнизонном госпитале.
На следующий день я пошел в госпиталь, и после некоторых уговоров мне позволили войти в его палату. Лицо Инграма, обычно бледное и узкое, обрамленное поднимавшимися дыбом черными волосами, было ужасно поцарапано, левый глаз разбит и почти заплыл. Он криво усмехнулся и произнес: «Ну, привет».
Я недавно получил от друга из Канады в подарок посылку с сигаретами и дал Джорджу несколько пачек. Он сказал, что сожалеет, что не может ничего предложить мне взамен, и показал на открытый аварийный комплект, лежавший на столе. «Я съел ириску», – пояснил он. Это не было неожиданностью; у Джорджа было пристрастие к вполне определенному сорту конфет ценой пять центов, и я помнил разговор во время обучения, когда кто-то повернулся к нему и спросил: «Что ты думаешь, Джордж?», он ответил: «Я думаю, что пойду и куплю плитку «Рокси».
В углу висели рубашка и куртка; они были разорваны на спине и сильно залиты кровью.
Инграм рассказал, что у него есть привычка всегда пристегивать парашют на подходе к цели и снимать его, когда цель оставалась позади, но в этот раз он, без всяких на то причин, оставил его висеть на замках. Экипаж был уже на пути домой, и штурман сообщил, что они находятся около линии фронта. Джордж во второй раз собрался отцепить ранец парашюта и на сей раз действительно отстегнул замки, но затем снова застегнул их. Он не мог найти никакого объяснения этому действию; и до сих пор был озадачен, почему той ночью он вел себя не так, как всегда. У Джорджа не было никаких предположений, и он не упоминал ни о какой интуиции.
Через несколько секунд после закрепления парашюта разрыв зенитного снаряда сотряс самолет от носа до хвоста, и сразу повсюду вспыхнуло пламя. Пилот успел прокричать единственное и последнее слово: «Прыгайте!»
Как бомбардир, Джордж находился над носовым аварийным люком, но прежде, чем он успел открыть его, его самого резко бросило в нос, в плексигласовый обтекатель. Он пытался выбраться назад, но сила гравитации побеждала. Единственная надежда заключалась в том, чтобы попробовать разбить носовой обтекатель самолета. Он уперся раненой спиной в стекло и напряг все свои силы, но ничего не получилось.
Джордж повернул голову, чтобы осмотреться вокруг, и увидел, что заснеженная земля мчится к нему. «И ей-богу, я начал все сначала», – сказал он.
Он отчаянно и чудовищно напрягал спину и мышцы плеч, внезапно носовой обтекатель лопнул, и Джордж вылетел наружу. Он дернул вытяжной трос, был резко подброшен вверх сильным воздушным потоком и увидел на снегу костер, в который превратился его самолет. Через несколько секунд он приземлился на ноги.
Отстегнув парашют, Инграм забросал его снегом, чтобы скрыть следы, и побежал. Он понятия не имел, в каком направлении, просто убегал от пылающих обломков. Когда он был уже слишком измотан, чтобы двигаться дальше, то сел в снег и, смотря в небо, стал искать Полярную звезду... «Старина Поларис», – произнес он со смехом. Крест, нарисованный на снегу, позволил ему определить стороны света
[94] и отправиться на запад. С наступлением рассвета начался пулеметный огонь. Джордж упал ничком и долгое время лежал неподвижно. Около полудня он переполз к живой изгороди и заснул. Пробудившись, он увидел маленького ребенка, пристально рассматривавшего его. Ребенок убежал, и несколько мгновений спустя Джордж услышал мужские голоса. Показались два американских солдата с направленными на него винтовками.
Инграм был доставлен в передовой госпиталь около Намюра, но, пробыв там два дня без всякого толку и не получая никакого надлежащего медицинского обслуживания, он решил продать свой летный сидкотт
[95] и вернуться обратно самостоятельно. Джордж купил еду и поковылял на расположенный поблизости аэродром, где добродушный пилот «Дакоты» согласился подбросить его до Кройдона
[96]. Оттуда он на автобусе и пешком добрался до Ливерпуль-стрит-Стейшн, и, хотя у него на лице была четырехдневная черная щетина, распухшие глаза, а на разорванной в клочья куртке пятна крови размером с блюдце, его внешний вид не вызвал никаких вопросов. Люди смотрели на него, а затем отводили взгляд. В билетной кассе он купил билет до Бери-Сент-Эдмундса и спустя три часа вошел в офицерскую столовую.
