После дня бездействия мы вылетели на «Пи-Питере», чтобы бомбить завод синтетических масел в Камене, поблизости от Дортмунда. Диг заявил, что «Питер» отлично летает, и после того, как мы миновали цель, поднялся на 1200 метров выше остальных «Ланкастеров». Мы испытали смешанное удовольствие, наблюдая, как зенитная артиллерия донимает другие бомбардировщики, летящие на предписанной высоте в 5500 метров.
Диг опять пролетел на малой высоте над Северным морем, поднялся вверх над английским побережьем, а затем над сушей снова резко снизился. Он увидел футбольный матч, и, когда он начал пикировать на них, игроки прекратили игру, мы увидели их лица и лица зрителей, смотревшие вверх на нас. Я бросил быстрый взгляд вперед. Мы направлялись прямо к усаженному деревьями откосу, который круто поднимался вверх позади футбольного поля. Диг также увидел его, но на мгновение позже, чем было нужно. Он взял штурвал на себя, и «Ланкастер» подпрыгнул вверх, но недостаточно высоко, чтобы миновать верхушки деревьев. Из всех наших совместных счастливых избавлений это было самым удачным. «Ланкастер» пролетел между двумя деревьями. Если бы его нос указывал на несколько метров в любую другую сторону, то мы бы уже больше не летали.
Я был слишком потрясен, чтобы говорить, а Пол выдавил: «Боже, Диг, мы были так близко!»
Рей произнес: «Вот это да, а что произошло?» – и инцидент принял несколько комический оборот, потому что оказалось, что, когда самолет пошел вверх, он наклонился вниз, чтобы прочитать показания приборов на своей панели, а когда поднял взгляд вверх, то увидел промелькнувшие мимо ветки деревьев. «Это чертовски забавное чувство, – сказал он, – когда все, что ты ожидал увидеть, – это облака».
Позднее, когда Диг и я были одни, я попросил, чтобы он прекратил свои полеты на малых высотах. Мои нервы больше бы не выдержали. «Не волнуйся, напарник, – ответил он. – Больше их не будет. Сегодня я едва не сыграл в ящик».
Тем же вечером я отправился в отель «Ангел». Одри приехала с двумя сержантами из эскадрильи, где она служила. Мы вчетвером выпивали в баре, и я узнал, что их самолет был среди «Ланкастеров», ранее днем обстрелянных огнем зениток после того, как они миновали Камен. Одри слушала нашу болтовню с весьма довольным видом и настаивала на покупке очередной порции спиртного. В то время я не понимал, сколько эта небольшая встреча в баре отеля с тремя людьми, обменивавшимися замечаниями о своем вылете, значила для нее. Но это была ее прощальная вечеринка. В конце концов сержанты встали, чтобы вернуться в эскадрилью. Они обменялись рукопожатиями с Одри и со мной, и это было концом вечеринки.
На следующий день я проводил Одри на станцию, и она села в поезд на Ливерпуль. Она планировала провести с матерью неделю перед тем, как вернуться в Бери-Сент-Эдмундс, где собиралась оставаться, пока мой тур не будет закончен. За это время я должен был попытаться подыскать комнату в пансионе. При моем содержании было слишком дорого проводить каждую ночь в отеле «Ангел», хотя мы и полюбили это место, а его персонал относился к нам с добротой, выходившей далеко за рамки правил обычного хорошего гостиничного гостеприимства.
Глава 12
ПРОЩАЙ, «ЭЙБЛ»
27 февраля мы вылетели на «Эй-Эйбле», чтобы нанести бомбовый удар по заводу бензола около Гельзенкирхена, а на следующий день, снова на «Эйбле», бомбили завод бензола «Нордштерн» в Гельзенкирхене. В ходе обоих вылетов во время захода был довольно опасный зенитный огонь.
1 марта мы провели на земле. Война приближалась к концу, но я не знал об этом. Я научился жить настоящим, будущее было столь же непроницаемым, как дрейфующие перистые облака, а прошлое стало исчезнувшим городом, скрывшимся под кучевыми облаками. Я летел в ограниченном пространстве между слоями облаков, и жизнь ощущалась через чувства, обостренные желанием выжить и поразительно не загроможденные щемящими мыслями в мозгу.
Вкус был вкусом сигареты после жевательной резинки, бекона и яичницы перед вылетом и тушеной фасоли после него, – мы никогда не ели фасоль перед вылетом, если не хотели доставить неудобство товарищам. Вкус также был вкусом бензина, выкачивавшегося через резиновые шланги из автомобилей RAF, и вкусом рома во время докладов офицеру разведки. Запах был запахом кокса из печки в бараке, самолетной смазки, гликоля, перегретого летного комбинезона, воздуха Суффолка с легкими ароматами соленого морского бриза и сосны, поджаренного хлеба и специфического внутреннего аромата «Ланкастера». Осязание было ощущением пальцев ног, шевелившихся в теплоте летных ботинок с меховой подкладкой, руля мотоцикла, вибрировавшего на скорости, трех перчаток (шелковой, шерстяной и кожаной) на каждой руке, клавиш фортепьяно, длинных волос, текстуры бумаги всех сортов. Звуки были звучным ревом авиационных двигателей, шотландским акцентом Джока Хендерсона, смехом Одри, австралийским жаргоном Дига, йоркширским говором Джорджа и Леса, видоизмененным ливерпульским диалектом Пола и произношением человека, бывшего родом из округа Халф-Вэй-Три города Кингстон на Ямайке. Образы были видами неба во всех цветах спектра, окрестностей аэродрома, фасада отеля «Ангел» и переливавшихся маслом луж.
Необходимость выполнить десять дополнительных вылетов не изменила наши характеры, но подчеркнула их особенности. Пол стал более неугомонным и эксцентричным, Джордж – то еще более восторженным, то меланхоличным, Рей – более агрессивным, Диг командовал еще больше, а Гарри стал более насмешливо-циничным и раздражительным. И только Лес оставался почти таким же, надежным и благоразумным, и я завидовал его невозмутимой манере вести себя и молчаливой деловитости. Безразличие к добродетельным чувствам сострадания, терпимости и милосердия укрепилось внутри меня, но эти качества в других были почти невыносимы.
Я не понимал, что жизнь, которой мы жили, была ограничена во времени и что это время заканчивалось. Я продолжал жить сиюминутными чувствами, казавшимися вечными, со своего рода первозданным восторгом и удивлением.
На второй день марта на инструктаже нам сообщили, что будем бомбить Кельн. После каждого рейда на этот город газеты объявляли, что он мертв, но когда мы получили приказ выполнить наш четвертый налет, то казалось, что Кельн стал символом бесконечного возрождения, как Феникс1. Противовоздушная оборона, как нам сказали, состояла из четырехсот пятидесяти пушек; не требовалось большого воображения, чтобы представить, во что это количество могло превратить квадратный километр неба. Нам приказали бомбить, только используя систему GH, и если она окажется непригодной, то ни в коем случае нельзя бомбить визуально. В течение всего инструктажа несколько раз подчеркивалось, что не должно быть никакой визуальной бомбежки.
Когда мы поднялись в воздух, снова на «Эйбле», хотя он и летел очень вяло, я заметил, что бомбовые прицелы практически вышли из строя.
1 Имеется в виду древнеегипетский миф о сказочной птице Феникс с золотыми перьями, которая прилетала в Египет с востока. Она устраивала в храме Солнца гнездо и сгорала в нем, как в костре, но вновь возрождалась из пепла каждые 500 лет.
– Они никогда не были особо полезны, не так ли, напарник? – спросил Диг.
