Неделю спустя мы встретились в Лондоне и пообедали в китайском ресторане на Уордор-стрит
[137]. Из замечаний, сделанных вскоре после нашей встречи, мне стало ясно, что я ожидал встречи с ним с неким трепетом, наполовину ожидая увидеть человека, который был самолюбив и высокомерен, униженный, когда ему было двадцать, и сломленный, когда ему исполнилось сорок. Но я безнадежно ошибался. Он был намного в лучшей физической форме, чем я, намного лучше одет и не потерял ничего из своей властной манеры поведения. Снова, как и в прошлом, я был впечатлен его очаровательной манерой вести себя и приятно удивлен его грустным юмором.
Во время обеда он сказал, что девять лет назад достиг той стадии, когда понял, что утратил свои моральные критерии. «Я решил порвать со своей прошлой жизнью в Уэст-Энде», – сказал он. Этот разрыв стоил ему его друзей, и с тех пор он больше не беспокоился о мигрантах, прибывавших из Вест-Индии, и не приобрел себе новых друзей. Это был суровый период его жизни, о котором лучше забыть, когда он в течение двух лет работал на фабрике по производству металлических щеток. На вопрос, почему он не отвечал на мои письма, он извиняюще улыбнулся и сказал, что не хотел быть обузой для профессионала.
Он не был на Ямайке, начиная с момента вступления в RAF, и не знал, когда, если вообще когда-нибудь, туда вернется. Некоторое время мы говорили о нашем экипаже и о том, как еще до того, как завершился наш тур, он раскалывался на отдельные группы, когда мы были не на службе. Не было ничего удивительного в том, что все так быстро потеряли контакт друг с другом. Я сказал, что хотел снова увидеть Дига, хотя в то время мы, казалось, проводили немного времени вместе и часто действовали на нервы друг другу. Гарри рассмеялся. «Ты знаешь, почему это было так, – сказал он. – Хотя Диг, возможно, не был столь интеллектуальным, как ты, он был более взрослым».
С того времени мы продолжали встречаться, иногда – чтобы пообедать, а иногда – чтобы лишь пропустить стаканчик, и обычно шли в паб в Сохо. Гарри продолжал работать диспетчером на различных лондонских электростанциях, и, когда я нашел следы Джорджа и Леса, я позвонил ему и попросил, чтобы он встретился со мной.
Глава 2
ГАРРИ
Всякий раз, когда Гарри и я назначали дату встречи, это неизменно «то же самое место в обычное время», и это место – Пикадилли-Серкус
[138], на продуваемом насквозь углу между Риджент-стрит и Шервуд-стрит, где книжный киоск предлагает журналы с голыми девушками и книги в мягкой обложке с рассказами «строго для взрослых». Обычное время – это 12.30, и что демонстрирует сущность консерватизма, так это то, что мало того что у нас незыблемые место и время для встреч, так обычно мы проходим небольшое расстояние до «Красного льва» на углу Уиндмилл-стрит и Арчер-стрит. Это паб без новомодных диковин, за исключением одного игрального автомата. Мужчины и несколько женщин приезжают сюда, чтобы провести время за выпивкой, словно это работа, которую надо сделать, и они не требуют от паба ничего большего, чем элементарной мебели, чтобы они могли стоять, опираясь на барную стойку, или сидеть за одним из столов. По крайней мере, так было во время ленча. Прошло много времени с тех пор, как я был в «Красном льве» ночью.
Я полагаю, что это Людовик XIV сказал, что точность – вежливость королей. Гарри, которому приходилось ехать издалека, всегда прибывал в течение двух минут после 12.30, и в этот холодный зимний день я был благодарен ему за его точность. Мы проворно пошли к «Красному льву» и, получив выпивку, сели за стол, где я рассказал о своих планах относительно книги. Гарри слушал очень внимательно, и, когда я спросил, ответит ли он на мои вопросы максимально точно, насколько это было возможно по прошествии времени, он ответил:
– Начинай.
– Для начала, что заставило тебя вызваться добровольцем для службы в качестве члена экипажа самолета?
– Я только что окончил школу и занимался занудной работой на государственной гражданской службе в Кингстоне.
– Какой работой?
– В налоговом отделении Управления финансов. Служба в RAF казалась захватывающей и чарующей. Моей матери это не нравилось, но мой старик думал, что она сделает из меня человека.
– Ты был немного необузданным?
– Немного.
– Сколько тебе было?
– Двадцать два года.
– Как ты думаешь, RAF и полеты изменили твой характер?
– Это было похоже на переход из маленького мирка в большой мир. Ямайка была маленькой и ограниченной. Для меня это было больше, чем оживление, это была революция. Это вызвало коренные перемены во всей моей жизни.
– До некоторой степени ты сейчас больше англичанин, чем житель Ямайки.
– Спасибо за то, что так считаешь.
– Кем бы ты был, если бы после войны вернулся на Ямайку?
– Вероятно, я бы закончил, как мой старик. Он был морским лоцманом... Но конечно, война все изменила для меня. Все было настолько ново!
– Что скажешь о страхе? Ты часто боялся?
– В школе бортстрелков страх никогда не подступал. Это все было забавой. Но позже были несколько случаев.
– Когда?
– Первый раз, когда зенитный снаряд разорвался прямо под хвостом самолета. В другой раз это было над Сент-Эвалом, после второго ухода на новый круг при посадке. Тогда были два или три «проскока»?
– Три.
– Это был второй уход на новый круг. Я тогда боялся, что двигатели загорятся.
– После окончания вылетов испытывал ли ты какие-нибудь физические или психологические проблемы?
– Нет.
– Но ты в течение многих лет имел слабый желудок. Я помню, что ты не мог выпить пинту пива без болей в нем.
– Да, правда, но это не было связано с полетами. Это из-за той пищи, что мы ели. За исключением летного пайка это были консервированное мясо и картошка.
– Что относительно психологических проблем?
Гарри замялся, и когда он заговорил, то показалось, что он отклонился от темы и был неискренним. Мне пришло в голову, что он говорил о трудностях, связанных с жизнью цветного человека в Англии.
– Ты имеешь в виду так называемый цветной вопрос?
– Все было в порядке, пока англичане не узнали цветных.
– Когда это произошло?
– Я сказал бы, приблизительно в 1955 или в 1956 году. Мне тогда было трудно найти квартиру. Было очень много приезжих иммигрантов. Необразованные люди... Они – чернорабочие, но не как английские чернорабочие. В Англии им нет никакого эквивалента. И они не знают, как держать себя. Я никогда не жил в квартире, где они были бы среди других квартиросъемщиков. И если я, цветной человек, не хочу их общества, то почему следует ожидать, что англичане захотят их общества?
