– Налет на Эссен?
– Система GH сошла с ума, и я ничего не мог поделать, так что стоял позади Дига и смотрел по сторонам. Мне очень не нравилось это.
Позднее, когда мы пили кофе, его жена мыла посуду, а сын ушел спать, я спросил, почему он вызвался добровольцем для службы в экипаже самолета.
– Просто мне не нравилась мысль стать пехотинцем, – сказал он с такой уверенностью, что казалось, добавить было больше нечего, но после паузы он произнес: – Мне отказали в приеме в морскую авиацию, так что я вступил в RAF. Я не хотел ходить пешком. Это все.
– Как ты полагаешь, боевые вылеты изменили твой характер?
– Я так не думаю.
– Как насчет страха? Ты часто боялся?
– Все случаи, когда боялся, были тогда, когда мне было нечего делать. Пока я работал в своем отсеке, я был в порядке. Я не мог ничего видеть снаружи. Меня отделяло одеяло. Иногда я мог слышать взрыв зенитного снаряда, но был занят. Я испытывал страх, как я сказал, в последнем вылете и когда ты болел и мы получили резервного бомбардира. Из-за него мы сделали второй круг, и во время второго захода мне было нечего делать. Я не забуду, как крикнул ему: «Нажми на аварийный сброс бомб. Избавься от них!» Лишь позднее я узнал, как было опасно сбрасывать бомбы аварийным способом.
– Так, значит, твои воспоминания о боевых вылетах – это главным образом наблюдение за зелеными вспышками на радаре и построение курса на меркаторской карте?
– Правильно.
– Война оказала влияние на твою работу в будущем?
– Нет, я не думаю, что так произошло. Если бы не война, я должен был стать клерком в строительной компании, и, возможно, из этого получилось бы нечто хорошее.
– Это было хорошее или плохое время, Лес?
– Хорошее. Я не помню никакого времени, которое было бы плохим. Лишь когда мой желудок был не в порядке. Все время до прибытия в учебно-боевое подразделение я страдал воздушной болезнью. Я не знаю, помнишь ли ты, но я никогда не участвовал в тренировках с приданными истребителями. И в Фельтуэлле
[146], когда мы на «Ланкастере» делали виражи и кульбиты, я потом вышел едва живым.
– Я не помню этого. Я понятия не имел, что ты страдал воздушной болезнью.
Он засмеялся:
– Конечно нет. К счастью, я никогда не болел в ходе боевых вылетов.
– Война как-то отразилась на твоем здоровье? Годы назад Пол сказал мне, что он думал, будто она дала ему язву, а у меня болит позвоночник, что могло произойти из-за перенапряжения во время полетов.
– У меня тоже язва. Мой желудок беспокоил меня даже в те дни, и он продолжал тревожить меня после войны. Это была язва двенадцатиперстной кишки. В 1956 году я догадался удалить ее. После этого я чувствую себя намного лучше.
– Но никто не мог доказать, что ее вызвали вылеты?
– Я знаю, что после того, как мы их завершили, я не мог удержать суп в ложке, – сказал он, – так тряслись мои руки. Я не мог донести ее до рта, не пролив. В итоге я стал пить суп из чашки.
– Ты летал с тех пор, как был демобилизован?
– Нет.
– Тебя бы взволновало, если бы предстояло снова лететь?
– Нет, не думаю.
– Как ты объясняешь то, что экипаж так легко распался?
– Так, мы жили, ели, спали и действовали вместе примерно в течение полутора лет...
– Нет, не так долго. Менее года.
– Действительно? Так или иначе, этого было достаточно. Мы дошли до предела. Душевное равновесие было нарушено. И это было так.
Мы проговорили далеко за полночь. Я спал в свободной комнате, и следующим утром, когда его жена пошла в магазин, а сын ушел из дома, Лес приготовил завтрак для нас обоих. Он взял в офисе день отпуска.
Когда мы поели, я прочитал вслух все то, что написал об инструктаже перед налетом на Дрезден, и спросил, был ли мой отчет точен, насколько он помнит. Он сказал, что думает, что так и было, хотя его память выборочно сохранила информацию о том, что Дрезден был знаменит производством шелковых чулок.
Он вспомнил инцидент, о котором я забыл. Он, Джордж, Пол и Рей пропадали в течение вечера и вернулись сильно пьяными. Он вернулся в барак раньше остальных и полностью одетый заснул на своей кровати. Когда остальные пришли, они приподняли его так, чтобы он, все еще спящий, стоял по стойке «смирно» на своей кровати. Когда они отпустили его, он упал на пол и получил синяк под глазом. На следующий день он пошел на инструктаж и ведущий штурман сообщил ему, что в ходе сегодняшнего дневного вылета он будет «искателем ветра». (На данном этапе войны было практикой, когда пять штурманов в потоке бомбардировщиков вычисляли силу и направление ветра, которые затем их пилоты передавали по радио на ведущий самолет. Вычислялись средние значения этих данных, которые сообщались потоку как точные данные о господствующем ветре.)
Ведущий штурман, сообщив Лесу, что тот будет «искателем ветра», внимательно посмотрел на него и произнес: «Помоги Бог потоку, если он использует ваши данные о ветре».
Пролетая над Францией, Лес, как положено, рассчитал скорость и направление ветра и передал их Дигу. В этот момент они по радио услышали данные другого штурмана. Они отличались от цифр Леса на двадцать километров в час и на пятнадцать градусов. Для аэронавигации это было катастрофическое несоответствие. В некотором смятении Диг спросил: «Что, черт возьми, мне делать, Лес? Мне передать им твои данные или просто повторить те, что мы только что слышали?»
Лес, страдавший от сильного похмелья, бросил: «Черт с ними. Передайте мои».
Диг передал, и когда свои данные представили три других штурмана, то оказалось, что цифры Леса были ближе к среднему значению, чем все остальные. Когда после приземления он шел к комнате для инструктажей, с раздувшейся шишкой и синяком, полученными при падении с кровати, к нему подбежала девушка из WAAF. «Она хотела узнать, не получили ли мы попадание во время налета», – со смехом сказал он.
Мы некоторое время проговорили о WAAF, и он спросил, помню ли я девушку с веселыми глазами, которая работала на кухне. Она имела печальную славу «безжалостной девушки». Казалось, в каждой эскадрилье была такая девушка. Они были обречены выбирать себе друзей, которые должны были погибнуть. «Безжалостная девушка» в нашей эскадрилье, как предполагали, потеряла пятерых друзей, убитых во время боевых вылетов. Это, конечно, для девушек было не чем иным, как цепью трагических совпадений, но большинство летчиков относились с суеверием к подобным совпадениям, и было придумано специальное выражение «безжалостная девушка». Я помнил эту девушку, но не из-за ее веселых глаз, а потому, что Джордж несколько раз танцевал с нею во время вечеринок на базе. Это было смешно, но я переживал о том, как бы некие сверхъестественные силы, действовавшие посредством этой симпатичной поварихи из WAAF, не оказали более сильного влияния на навыки экипажа или не имели другие непредсказуемые последствия для нашего выживания.
