– Хорошо, Майк. Я приведу здесь все в порядок.
– Хорошо. Теперь я вешаю трубку, но я увижу тебя.
– Ну, тогда пока.
В телефоне все смолкло.
Некоторое время я обманывал сам себя, что могу легко взять и полететь в Австралию, но затем стало ясно, что для этого потребуется значительная переделка моего графика работы. И существовали другие личные факторы, которые было необходимо принять во внимание. В конце концов я с большим сожалением был вынужден отложить поездку и написал Дигу письмо, в котором после извинений спрашивал, может ли он ответить на некоторые мои вопросы.
Я не ожидал получить в ответ очень длинное письмо и не был бы удивлен, если бы вообще не пришло никакого письма, но он написал, и, потому что его слова лучше любого моего пересказа, я воспроизвожу здесь его письмо.
«Дорогой Майк,
Было очень приятно получить твое письмо, даже несмотря на то, что начиналось оно неутешительно, поскольку все мы ждали встречи с тобой... Теперь отвечаю на твои вопросы. Это было для меня нелегко, Майк, поскольку мне всегда было трудно излагать свои мысли на бумаге так, чтобы их могли понять другие.
Что заставило меня записаться добровольцем для службы в качестве члена экипажа самолета? Я помню, что сказал отцу, что собираюсь вступить в военную авиацию, как только мне исполнится 18 лет, на что он ответил, что меня не призовут до 19 лет, он надеялся, что к тому времени все закончится. Когда пришло время, он не стал мешать мне и охотно подписал мои бумаги о вступлении в авиацию, и, хотя его родители были немцами, эмигрировавшими в Австралию приблизительно в 1885 г., он родился в этой стране и был одним из наиболее патриотически настроенных людей, которых я знал. Он служил в армии во время войны 1914 – 1918 гг., вступив в нее в день объявления войны, его личный номер был 84, и за свои действия во Франции он был награжден «Военным крестом». Мы жили в районе, построенном вскоре после 1919 г. для вернувшихся военнослужащих, и это означало, что большинство семей были одного и того же возраста, и в нашей ближайшей округе приблизительно в двадцати домах имелись шестнадцать мальчиков, все ровесники, и трое из них были моими самыми близкими друзьями. Пятнадцать из этих шестнадцати парней во время войны служили за границей, и все вернулись благополучно. Я не знаю, ответил ли я точно на твой вопрос, Майк. Отец всегда своими действиями прививал мне чувство долга, и я хотел помочь стране в трудный момент.
Изменили ли меня боевые вылеты? Я действительно чувствую, что служба, встреча и жизнь с парнями, которых бы я не встретил, если бы не служил за границей, ответственность помогли мне стать более зрелым, чем я мог бы стать. До войны я жил тесной семейной жизнью, со спортом и забавами с другими мальчиками и регулярными поездками на рыбалку с моим отцом почти каждый второй уик-энд с того момента, как мне исполнилось десять лет. Мы больше походили на старшего и младшего брата, чем на отца и сына, и так продолжалось до того времени, как шесть лет назад он скончался.
Я действительно чувствую, что они изменили мои взгляды на жизнь, научили меня жить максимально возможной полной жизнью, потому что смерть всегда была рядом с нами и могла взять нас в любой момент. Мне кажется, я чувствую, что, пережив то время, что у нас было, я теперь живу в долг. Не пойми меня неправильно, Майк, я благодарен за жизнь, которую прожил перед, во время и после войны, и я надеюсь, что доживу, чтобы увидеть, как мои дети вырастут и достигнут успеха в жизни. Но если этому не суждено быть, то я принимаю это и не беспокоюсь об этом.
Боялся ли я? Да, я часто испытывал страх. Фактически во всех наших боевых вылетах. Человек должен быть глупцом или лгуном, если утверждает, что при тех обстоятельствах у него не было страха, и я должен сказать, что во время нашего тура у меня было сильное желание выжить, хотя, как ты упомянул в своем письме, мои попытки полетов на бреющей высоте над Восточной Англией, возможно, и не создавали такого впечатления.
Майк, я всегда был очень напряжен в конце боевого вылета, и это помогало мне выпустить пар. Я помню один случай, когда мы, возвращаясь, летели низко над верхушками гряды облаков, и я начал бросать самолет из стороны в сторону, пиная по педалям руля направления. Я получил разнос от Гарри! Бедняга, должно быть, словно горошина в бочке, болтался в своей турели в хвосте.
Я знаю, что всегда чувствовал себя намного более счастливым, когда мы устраивались в самолете перед боевым вылетом, потому что ожидание взлета, казалось, тянулось мучительно, и было гораздо лучше сконцентрироваться на чем-то одном.
Здоровье. Жалко было узнать, что Пол, Лес и Джордж страдали от язв. Я не могу понять, почему консервированное мясо вызывало проблемы с желудком у Гарри, поскольку я сам получал полное удовольствие от пищи. Что касается меня, то я получил очень неудобный недостаток – глухоту, – я потерял 60 процентов слуха на обоих ушах, и доктора списывали это на полеты. В течение последних шестнадцати лет я ношу слуховой аппарат, который даже в лучшие времена был чертовски неудобным. Жалко было услышать о твоих проблемах с позвоночником, Майк. Ты уверен, что причина была в постоянном напряжении?
Нет, полеты во время войны никак не сказались на моей будущей работе, поскольку когда я, будучи уволенным в отставку, вернулся на «Дженерал Моторс», то фактически начал с того, что когда-то оставил. Мы прошли переобучение по схеме для бывших военнослужащих, которая позволяла нам посещать дополнительные курсы по нашему выбору. Я получил диплом чертежника и, работая, прошел путь до старшего чертежника проектного отдела на заводе технологического оборудования. С 1962 г. я инженер-конструктор в нашем инструментальном цехе, и в этом месяце будет 27 лет, как я работаю в компании.
Начиная с двадцатитрехлетнего возраста я лучше всего помню только хорошие времена. Я думаю, что мозг естественным образом отбрасывает воспоминания о тягостных моментах, да и кто спустя короткое время мог вспомнить о том, что он чувствовал, когда столкнулся с неприятностями во время полета. Почти невозможно описать свои чувства в этот момент тому, кто не был с вами тогда.
Особые воспоминания? Я думаю, что большинство переводов с места на место, и все же самым странным случаем было формирование экипажа. Для меня это все еще кажется странным сном, когда более ста мужчин сортировали сами себя на группы по шесть человек, которые должны были научиться жить, есть, спать и летать, а во многих случаях и умирать вместе. Как мы собрались вместе? Я не помню, о чем говорил с каждым отдельным членом экипажа, за исключением Пола и Гарри.
Когда я спросил Пола, будет ли он одним из моих бортстрелков, он ответил: «Да», но только если я возьму его напарника, Гарри. Я всегда восхищался Полом за эту позицию. Иногда я задавался вопросом, хотя никогда не спрашивал об этом за то время, что мы были вместе, предлагали ли Полу другие пилоты войти в их экипаж и затем отвергали его из-за цвета кожи Гарри. Для меня Гарри – человек, знакомством с которым я горжусь, и я отчетливо помню его смелый поход в канцелярию уинг-коммендэра
[148], чтобы сказать в мою защиту, когда я разбил тот «Стирлинг».
